— Борух, — отозвалась Ита, — а ну-ка сфотографируй их, интересно, что скажет Москва. Сделай цветную.
— С удовольствием!
— Отложим на другой раз. Я еще не уезжаю.
— А почему не сегодня? Денег я ведь у вас не требую. — И Борух направился в дом за фотоаппаратом.
Приезжий, наблюдавший все время за Давидкой, положил руку ему на плечо и спросил:
— Ну, а еврейские песни играешь?
— Что за вопрос! — вмешалась Ита. — Дайте ему волю играть на слух, и он вас угостит такими вещицами, которых теперь и не услышишь.
— А «фрейлехс моей матери» ты умеешь играть?
Но тут из дома вышел Борух со своим древним, громоздким фотоаппаратом на штативе.
— Пейзаж, — заметил он, как бы извиняясь, — не совсем здесь подходящий: с одной стороны — таз с вареньем и выставленная мебель, с другой — разделанная курица...
— Дедушка, — отозвался Давидка, — сфотографируй их в садике под грушей.
— Неплохая мысль. Как говорится в наших священных книгах: «Нет ничего красивее дерева». Ита, идем тоже с нами.
— Смотри, Давидка, — наказала ему, уходя, Ита, — как бы кошка не вздумала полакомиться курятиной.
— Знаешь что, бабушка, я ее запру в доме. Кись-кись-кись...
Не успели Ита, Борух и приезжий скрыться в садике, а Давидка с кошкой войти в дом, как в переулке поднялся шум. Женщина в пестром платке, спустившемся ей на самые глаза, всеми силами вцепилась мужу в полу пиджака умоляя его:
— Йона, не ходи, прошу тебя!
— Ципа...
Но Ципа не давала ему слова вымолвить и твердила свое:
— Не пущу! Пожалей хотя бы меня. Не надо с ним связываться, это же разбойник, он может тебя и ножом пырнуть.
— Плевать я на него хотел. Связанного волка нечего бояться.
— Послушай меня, Йона, не ходи! Разве, кроме тебя, больше некому идти?
Иона рассердился:
— И ты можешь такое говорить! Иди домой! Я скоро вернусь. Пока реб Гилел в Летичеве, нужно, чтобы этот бандит убрался отсюда ко всем чертям.
— Так он тебя и послушает.
— Увидим.
— Один ты не пойдешь, я позову людей.
— Прошу тебя, не шуми, иди домой! Ничего со мной не станется. Связанного волка бояться нечего.
Йона вырвался из рук жены и быстро зашагал огородами к речке.
— Ой, несчастье мое! — вскрикнула Ципа. — Тот еще, не дай бог, убьет его. Йона! Йона! — кинулась она за мужем. — Подожди, я иду с тобой! Йона! Йона!..
Плотно прикрыв за собой дверь, Давидка уселся на крыльце и заиграл. Начал он с этюдов, но, услыхав жалобное мяуканье кошки, он перешел на какую-то мелодию, напевая: «Колодец, колодец и кошка...»[12]
Из садика вернулись Ита, Борух и приезжий. Последний как бы оправдывался перед ними:
— Я разве скрывал от вас? Разве вы меня спрашивали, кто я, что я, а я вам не ответил?
— Что вы, реб Манус, никто вас не упрекает. Так вы, оказывается, музыкант?
— Тысячу раз извините меня, милая, я не просто музыкант, а оркестрант оперного театра.
— Оркестрант, говорите? Пусть будет оркестрант.
— Ита, дай же слово сказать. Все-таки не понимаю, — спросил Борух, — послали вас сюда, говорите вы, родители невесты? Но они ведь живут в Ленинграде, а вы живете, кажется, в Москве.
— Оркестранта театра Станиславского и Немировича-Данченко знают также и в Ленинграде.
— Вы, я вижу, богач, не сглазить бы, точно как наш Йона, — сказал Борух, поглядывая на ордена и медали Мануса.
— Не жалуюсь. Этот орден я заслужил в театре, а вот звездочки и медали принес с фронта. Только не на скрипке и не на кларнете, а на гармате[13] я там играл, как сказано у одного нашего поэта.
При этих словах Мануса Давидка начал декламировать:
— «Играешь на барабане? — Нет, генерал! — Ну, а на флейте? — Нет, генерал! — На чем же играешь, скажи, солдат! — На пушке играю, — ответил солдат».
— Парнишка ваш, вижу, знает еврейский!
— А почему ж ему не знать?
— Так вот, тридцать лет проработал я в театре. Теперь я уже на пенсии, но два месяца в году играю там. А остальные десять месяцев делаю почти то же, что и вы. Имею, так сказать, собственную капеллу. Играем на свадьбах, на юбилеях, на всяких торжествах. Я играю на четырех инструментах. Четвертый инструмент, скрипку, я оставил дома. Хотите знать, как я попал сюда? Отец невесты, Матвей Арнольдович, вызвал меня из Москвы в Ленинград, чтобы я со своей капеллой играл на свадьбе его дочки...