Гилел шьет и, кажется, не замечает, что делает, он не слышит собственного голоса, повторяющего все время одно и то же, одно и то же:
— Бог дал, бог взял... Он дал, он взял... бог дал... взял... он взял и он... — Запутавшись, Гилел бормочет, словно в забытьи: — Ты избрал нас среди всех народов... среди всех народов... — Вдруг, будто лишь теперь осознав все, что произошло, он вскакивает, швыряет в сторону френч и кричит придушенным голосом, воздев руки: — Ты избрал нас среди всех... избрал нас... Чем, чем, господи, я заслужил милость твою, что ты из всей общины выделил меня? Ты оставил меня в живых, дабы я совершил богоугодное дело: читал заупокойную молитву по убиенным? — И Гилел начинает напевать: — «Исгадал веискадаш шмей рабо...» Да будет возвеличено и благословенно имя твое за великую милость, которую оказал ты Фейге моей, детям и внукам моим и всем евреям местечка, забрав их к себе с грешной земли... Тебе, видно, не хватало там невинных душ... — Сгорбленный Гилел с каждым словом все больше выпрямляется, становится как-то выше, его надломленный голос наливается силой. — На суд! Ты слышишь? На суд вызываю тебя, чтобы ты наконец сказал: чего ты хочешь. Каешься, что создал человека по образу своему? Так ты уже раз пожалел об этом и ниспослал потоп. Кто просил тебя посадить в ковчег Ноя? Боялся, что тебе будет скучно? Ты же мог вместо Ноя посадить в ковчег лишнюю пару тигров. Ибо что такое тигр по сравнению с человеком? Невинный голубь. И сколько раз ты уже жалел после потопа, что сотворил человека? Доколе ты будешь каяться? — Гилел опускается на стул, но тут же вскакивает: — А! Может, тот самый, что позавчера вырезал все местечко, может, он и есть образ божий? Почему, когда праотец Авраам занес нож над сыном Исааком, ты послал ангела, чтобы тот остановил руку Авраама, а когда они... Чем, я тебя спрашиваю, малютки в колыбельках грешнее Исаака, что ты дал их вырезать?! Удивительно еще, как ты меня не выдал, что я спрятал внучка Ехилку в корзине, когда начальник полиции, гнавший нас к яме, приказал мне, как единственному портному, вернуться домой.
Заперев на задвижку дверь, Гилел подходит к кровати и вытаскивает из-под матраца кошечку, сшитую им для внучка, спрятанного в погребе.
Уже третий день лежит он там в далеком углу под кучей тряпья и все время просится к маме и бабушке. Скорее б наступила ночь, чтобы он, Гилел, мог спуститься в погреб и взять Ехилку к себе. А под утро он отнесет его обратно в погреб. Но как долго это может тянуться? К кому же отнести ребенка, если за укрытие еврея грозит расстрел, виселица...
— Что делать? — кричит Гилел. — Скажи, создатель, что делать? Может, положить Ехилку в корзину и пустить по Бугу, как некогда пустили корзину с пророком Моисеем по Нилу? Что толку в том, что ангел выхватил Моисееву ручку из горшка с золотом и опустил ее в горшок с огнем? Все равно вопят, что мы поклоняемся золотому тельцу. — Гилел чуть приподымает оконную занавеску. — Видишь, как разваливают дома? Золото ищут! Не помог горшок с огнем.
Опустив занавеску, Гилел долго прислушивается к гнетущей тишине:
— Бедный ребенок! Еще трех годиков нет, а уже понимает, что нельзя жаловаться, нельзя плакать. Он только все спрашивает, где мама, где бабушка... У него спроси, у него! — подымает Гилел кулак. — У этого кающегося грешника! Ты опять жалеешь, что сотворил человека? Так ниспошли новый потоп, чтобы все и вся смыть с лица земли! Преврати опять в прах, в ничто!
Сильный удар в дверь наполняет дом страхом. Гилел хватает френч и, прикрываясь им, как щитом, направляется к двери.
— Кто там? — испуганно спрашивает он.
— Чего запираешься средь бела дня?
«Вот он, созданный по образу божьему», — думает Гилел, отпирая дверь полицаю Алексею.
— От кого ты прячешься, Гилька? — Алексей панибратски хлопает Гилела по плечу. — Не бойся, я не за тобой пришел. — Он внимательно оглядывается вокруг, словно ища кого-то.
От страха у Гилела выпадает френч из рук, но он успевает подхватить его, прежде чем Алексей это замечает.
— Ты, Гилька, счастливец. Всех твоих мы отправили к вашему богу, а тебе начальник наш подарил жизнь. Кому ты шьешь этот френч?
— Вашему начальнику.
— А мне когда сошьешь?
— Когда скажешь, Алешка.
Алексей со всего размаха ударяет Гилела в лицо так, что у того слетает ермолка с головы.
— Я тебе задам такого Алешку, что забудешь, как тебя зовут.
— Извините, ваше благородие.
— Признайся, Гилька, тебе когда-нибудь снилось, что будешь меня называть ваше благородие? А что я могу поставить тебя к стенке, тебе снилось? Завтра, Гилька, я принесу тебе сукно. Помни, если не сошьешь мне к сроку... — Он уже собирается идти, как вдруг замечает на столе кошечку. — Кому ты это шьешь кошечек?