— Горе многих — половина утешения в собственной беде, хотите вы сказать? — Гилел приблизился к Матушу. — Нет, Матвей Арнольдович, нет. Оттого что в этой могиле лежит почти все местечко, а Шифра, как и я, осталась одна из всей семьи, ей... Нет, чужие страдания не облегчают душу.
— Я этого не сказал. Но что можно было сделать? Такова божья воля. Человек не властен над своей судьбой. Бог дал...
— Знаю, знаю, — перебил его Гилел. — Бог дал, бог взял. Он, значит, дает нам жизнь, он же ее и забирает. На него, значит, вы возлагаете всю вину? На него! Ну, а человек ни за что не отвечает? Он, созданный по образу божию, ни в чем не виноват? Праведник он? Человек только выполняет волю господню? Раз так, убивай, режь, насилуй, бросай живых детей в яму, не забывай только сказать при этом: бог дал, бог взял, — и утешать живых страданиями других.
— Что с вами сегодня, сват?
— Ничего. Реб Йона, дайте мне, пожалуйста, подсвечник со свечами.
— Папа, зачем зажигают свечи? — спросила Эстер, видя, как Гилел ставит у памятника подсвечник с зажженными свечами.
— Наверно, обычай такой у них.
Гилел подозвал сына и подал ему ермолку:
— На, дитя мое, накрой голову и читай заупокойную молитву. У тебя, слава богу, есть по ком читать заупокойную молитву.
— Папа, я же не знаю, — растерялся Либер.
— Говори за мной! — И Йона начал речитативом: — «Исгадал вэискадаш шмей рабо...»
— Постойте, реб Йона, — остановил его Гилел и обратился к сыну: — Знаю, сын мой, что ты не знаешь молитвы. К тому же ты далек от всего этого...
— Папа!..
Но Гилела трудно было теперь остановить.
— Наш блаженной памяти Балшемтов говорил, что, если молитва не идет из глубины души, она застревает в середине пути, как глас вопиющего в пустыне. Какой смысл в молитве, если ее не понимают да к тому же не верят в нее? Так прочитай, сын мой, свою собственную молитву, которую не придется разъяснять тебе, заупокойную молитву по твоим расстрелянным братьям и сестрам, по нашему замученному местечку, по всем истерзанным городам и местечкам, где хозяйничали злодеи.
— Вот тут, сын мой, была яма, — опять разразилась плачем Шифра. — Тут мы все стояли... Вопли, стенания, плач детей... Как не ослепло солнце, взирая на все это, как не разверзлись небеса, как не рухнул весь мир...
— Нашли время для заупокойных молитв, — заворчал Матуш. — У нас сегодня, кажется, свадьба, а не, упаси боже, похороны.
Всегда тихий, спокойный Йона не выдержал, его голос задрожал:
— Как вы можете говорить такое? Разве у вас в Ленинграде на торжествах и праздниках не вспоминают погибших в годы войны? В Ленинграде ведь нет ни одной семьи, не потерявшей кого-нибудь из близких.
— Реб Йона, — попросил Гилел, — будьте добры, дайте мне талес. К моей свадьбе тесть, мир праху его, заказал писцу тору[18] и передал ее в молельню. Теперь на каждого прихожанина приходится, наверно, по нескольку свитков.
— Время теперь другое, реб Гилел.
— В мое время молельня Балшема была святая святых, а ныне святая святых — этот памятник.
Гилел накинул на себя талес, простер руки к огороженному холму и молитвенно произнес:
— Святые души замученных в яме, я, Гилел, сын Ошера, призываю вас в свидетели, что я ничем не прегрешил против вас, ни в чем не виноват перед вами, что руки мои чисты и не осквернены ни разбоем, ни насилием, не запятнаны кровью ближнего. Чистые, святые души, я, Гилел, сын Ошера, и моя жена Шифра, дочь Хайкл, приглашаем вас на свадьбу нашего единственного сына Либера. Подойди, сын мой, склони голову и прими мое благословение. Благословляю тебя, сын мой, и да сопутствует тебе на всех твоих стезях и во всех твоих деяниях удача и мое благословение. Чтобы ни ты, ни дети твои, ни дети детей твоих не знали больше никаких войн, никаких гитлеров, будь проклята их память, никаких гетто, никаких убийств! Да будет мир на земле, аминь!
— Мама, что такое аминь? — спросила Эстер Шифру.
— Аминь, дочка, означает, чтобы все добрые пожелания исполнились.
Гилел снял с себя талес и подал его Матушу, мигнув при этом Йоне, чтобы тот позвал сюда Алексея.
Накинув на себя талес, Матуш стал против памятника на место Гилела и спросил:
— Реб Гилел, что я должен сказать?
— Вы же слышали?
— Да, слышал, но все же подсказывайте мне.
— Начните с того, с чего я начал, с клятвы.
Матуш, высунув голову из-под талеса, начал повторять вслед за Гилелем:
— Я, Матуш, сын Арона, призываю вас, святые души, в свидетели, что я ничем не прегрешил против вас, ни в чем перед вами не виноват...
— Что руки мои чисты и не осквернены...
— Что руки мои чисты и не осквернены...
18
Тора — пергаментный свиток с текстом Пятикнижия, выполненным от руки специальными писцами.