— Что? Не видишь?
— Я плохо вижу даже днем. — Бакалейник ничего на это не ответил, и Мейлах добавил: — Так, кажется, говорит обо мне Бенциан Райнес.
Он шел следом за бригадиром, и вскоре пришли они к скирде пшеницы, выросшей за те несколько часов, что его здесь не было. В свете желтоватого пламени тусклого фонарика, стоявшего на выпряженной лобогрейке, Мейлах увидел жнецов. Босые, с засученными выше колен брюками стояли они вокруг скирды. Среди жнецов был и парторг. Мейлаху показалось, что и Бенциан, и все остальные, даже маленький Шоэлка Колтун, встретили его молча, как человека, который в час общей опасности где-то скрывался.
Мейлах прервал тягостное молчание:
— Мажара осталась в деревне.
— А пшеница? — спросил парторг.
— Заскирдована. — И еще тише сказал: — Поэтому я там задержался.
Дождь немного приутих. Небо стало проясняться. У бледного, молочно-голубого края горизонта робко сверкнула желтоватая звезда и возвестила, что вот-вот взойдет солнце. От дождевых стоячих вод тянуло сырой пронизывающей прохладой.
— Не понимаю, чего ждем... Ведь сегодня жать уже не сможем. Как вы думаете? — обратился Бакалейник к Райнесу.
— Пожалуй, так.
— Тогда — пошли домой!
Не дожидаясь ответа парторга, Залмен Можарский тут же крикнул:
— По домам!
Звуки его голоса прокатились по всему полю.
Вскинув вилы на плечо, Залмен широким солдатским шагом замаршировал по морщинистым лужам.
Меся заплывшую грязью почву, плелись гуськом жнецы. Сильно давала себя чувствовать усталость — присядь они на одно мгновенье, не хватит сил подняться. Насквозь промокшая одежда отнимала у тела последние капли тепла, не давая уснуть на ходу.
— Ну, кто же был прав? — донимал Бакалейник Райнеса, теребя свою рыжеватую бородку. — Веселый вид мы имели бы с вами сейчас, если перезаключили бы договор. Земля, товарищ парторг, есть земля... Это вам не завод. Тут приходится считаться с погодой... Что? Не так?
— Дальше.
— Дальше? Без тяжелой артиллерии...
— Опять заладил...
— Людей жаль, Бенциан. Целую ночь под дождем работали. Будь у нас еще один комбайн... А мы могли его иметь, если бы вы посильнее нажали... Они же должны в конце концов понять, что мы пострадавшие.
— А кто не пострадал? Вы тоже заразились от него!
— От кого? Почему вы кричите? Что я такого сказал? — И, продолжая теребить бородку, бригадир поплелся к жнецам.
Хотя Бенциан и не слышал, о чем толковал бригадир с жнецами, он был тем не менее уверен, что тот жалуется на него. Райнес знал — не один Бакалейник думает, что, если бы он, парторг колхоза, покрепче нажал через райком, МТС выделила бы для них еще один комбайн. Бакалейнику нужен был еще один комбайн, чтобы колхоз первым мог рапортовать и отличиться в глазах райкома, чтобы о нем, о бригадире, писали в газете, печатали его портреты. Парторг знал слабость Бакалейника — желание прославиться, и поэтому был уверен — бригадир не допустит, чтобы остались неотремонтированные лобогрейки, а если не хватит жнецов, сам впряжется в работу. Да так оно и было!
Едва небо стало заволакиваться тучами, бригадир первым принялся за скирдование. Уже за одно это Райнес готов был все простить ему — у каждого свои слабости. Но чтобы Хаим Бакалейник поддался настроениям Мейлаха, чтобы и он заговорил о жалости, этого Бенциан не ожидал.
Увидев возле скирды пшеницы, мутно проступавшей сквозь туман рассвета, Мейлаха Голендера, Бенциан подошел к нему.
— Это что за выходки? — сердито заговорил он, тыча на связанные шнурками башмаки, висевшие у Мейлаха на плече. — Сию же минуту обуйся! Знаешь, что полагается за такие штуки на фронте?
Посиневшими босыми ногами стоял Мейлах в воде и никак не мог понять, за что Бенциан на него накинулся.
— На Залменку, что ли, на бригадира, равняешься? Забываешь, что у тебя прострелена нога. На уборке как на войне — кто не бережет свое здоровье, подобен дезертиру. Как придешь домой, сразу же натри ногу спиртом. Не окажется у Исроэла спирта, приходи ко мне.
Лишь теперь Мейлах увидел, как стар и утомлен Райнес — лицо пожелтело, нос заострился, глаза запали. Только в голосе и в походке не заметно было усталости. Он шагал так, что Мейлах едва поспевал за ним. Мейлах огляделся — не идет ли кто сзади. Не хочет он, чтобы кто-нибудь подслушал. То, что Мейлах собирается сегодня высказать Бенциану, он может сказать ему лишь с глазу на глаз. Прежде всего попросит не смотреть на него как на человека, которого облагодетельствовали тем, что пустили сюда. В конце концов, так Мейлах и скажет Бенциану: он здесь такой же хозяин, как все, никто никому не давал права гнать его отсюда. Не его вина, что Бенциан не хочет его понять! Да, да, не хочет!