Долго сидел Мейлах и смотрел на эту куклу. В этом состоянии застала его Наталья Сергеевна.
— Вы ждете Двойрку? — спросила она.
— Нет! Я иду с вами.
В ярко освещенном клубе Мейлах застал уже всех за празднично накрытыми столами. От яркого света он на миг зажмурил глаза, а когда открыл их, встретился со взглядом Бенциана.
После того дождливого утра они сильно отдалились друг от друга. Двойрка тоже заметила отчужденность, появившуюся между отцом и Мейлахом, и поэтому нарочно оставила между собой и отцом свободное место для Мейлаха. Но он уселся за другой стол.
Председатель колхоза Менаше Лойфер выждал минуту и продолжал незаконченный тост:
— На веку своем, нетрудно понять, побывал я на многих свадьбах, но столько родни, сколько сегодня на этой, вижу впервые.
Он гордо поднял голову, и его большие озорные глаза широко и открыто глядели на ярко горящие лампы, точно хотели этим показать, что глаза его привычны к сильному свету, что он может ими заглянуть яркому солнцу в лицо. Потом, взяв бокал вина, подошел к жениху и невесте, сидевшим во главе стола между Исроэлом и Ханой:
— Вы знаете, что означает «лехаим»?
— «Лехаим» значит «за жизнь», — тихо подсказал им Залмен-Иося.
— Так вот — лехаим! Чтобы нам никогда отныне не знать ни погромов, ни эвакуаций, ни голода, ни других напастей! Лехаим, Тайбл, лехаим, Залменка!
И как только опорожнили первый стакан вина, бригадир Бакалейник велел налить по второму и ударил по столу:
— Артиллеристы, ша! Я не буду говорить до тех пор, пока не станет совсем тихо.
— Хаим, мы же не на собрании. Ты ведь сегодня уже держал одну речь.
— Ну и что? Тот раз я говорил как бригадир, а теперь хочу говорить как сват. — И все же начал он с того же, что и раньше: — Хотя мы без тяжелой артиллерии рапортовали первыми в районе, хочу нам пожелать первыми в районе отвезти наши лобогрейки в музей. Погодите! Мне еще надо несколько слов сказать Залменке...
— Бригадир, что это за вино? — скорчил гримасу Яков Бергункер.
— Первый сорт — чистое алиготэ! Взгляни, — Хаим поднес к лампе полный стакан, отсвечивавший зеленоватым блеском, — чистое алиготэ.
— Какое там алиготэ? Оно же горше хины.
— Да, — Хаим многозначительно подмигнул, — Яков таки прав — вино и в самом деле горьковатое.
— Не стыдись, Залменка. Если жениху и невесте можно пить из одного стакана, можно им и целоваться у всех на глазах. Возьми пример с меня! — И Бенциан подозвал к себе Фейгу, подносившую еду к столу, обнял и звонко расцеловал.
От поднявшегося в клубе шумного веселья на Мейлаха навалилась тяжелая ноющая тоска. Он вышел из-за стола и незаметно выбрался на улицу.
На небе блестели далекие звезды, равнодушные ко всему, что происходит на земле. Так же глядели они тысячи лет назад, так же будут они глядеть и через тысячи лет.
Наплывавшие мысли уводили его все дальше и дальше в открытую степь.
Когда он вернулся в клуб, говорил Райнес, говорил, видимо, уже давно. Мейлах определил это по тому, что у Бенциана были полузакрыты глаза. Чтобы не помешать, Мейлах в зал не вошел, а остался стоять в темном коридоре и сквозь приоткрытую дверь прислушивался к тосту Бенциана. Последние слова его были обращены к Адаму Гумелюку:
— Немцы хотели вас уверить, что мы не хотим работать, что мы повсюду чужие, лишние, вечные странники...
— Нашли кого уверять! — перебил оратора Адам. — Я почти всю жизнь прожил в еврейской деревне, меня уверять не надо.
Но Бенциана уже было трудно остановить.
— Не будь Россия нам родиной, — повысил он голос, — разве дрался бы я за нее в двух войнах, разве отдали бы за нее свои молодые жизни мои сыновья? В нашей деревне нет дома, где не было бы потерь.
Бенциан смотрел на людей, вытиравших украдкой глаза, и закончил:
— Лехаим!
Адам Гумелюк поднял стакан вина и сказал по-еврейски:
— Не знать нам с вами больше горестей! Лехаим!
В самый разгар веселья Шоэлка Колтун включил радиолу, и народ принялся отодвигать к стенам столы.
Мейлах все еще стоял в темном коридоре и сквозь приоткрытую дверь смотрел в зал. Вот стоят у окна Райнес с Гумелюком, любуются на молодые пары, танцующие кадриль. Широко расставив руки, со сцены спрыгнул Яков Бергункер и заплясал гопак. Упругий и ловкий, приседал он так низко, что чуть не касался руками пола, ухарски прошелся по залу на каблуках. Наталья Сергеевна кружилась вокруг него, прихлопывая в ладоши. Пустились в пляс Менаше Лойфер с Ханой, Хаим Бакалейник с Исроэлом. Шоэлка подбирал пластинки — таково было приказание жениха, Залменки.