В прихожей раздались шаркающие шаги. Шейндл кинулась расставлять сдвинутые скамьи, а взгляд, который она при этом бросила, говорил: «Что же это вы меня подводите? Говорили, будто заведующий уехал». У него тоже мелькнуло подозрение, не Липа ли это. Если Липа такой, как о нем рассказывает Шейндл, то такому ничего не стоит нарочно сказать, что он уезжает, а потом этак вот потихоньку подкрасться и подслушивать под дверью. Однако уборщице Цаля ответил успокаивающим взглядом: мол, не опасайтесь, в случае чего Липе придется иметь дело со мной, а я не из пугливых.
— А, будь ты, вражий сын, неладен! — всплеснула Шейндл руками, прислушиваясь, как кто-то нашаривает ручку двери в темной прихожей. — Это же Иоэл, Иоэл-балагула! Он всегда как хватит лишку, так сразу сюда и заводит с Липой разговор про политику. Не дай бог, еще вас тут застанет. Так-то он человек тихий, слова от него не услышишь, но стоит ему выпить, ну, тут он может заговорить человека до смерти.
Шейндл вышла в прихожую.
— Нету Липы. В город уехал.
— Это ты, Шейнделе, не соврала... Не горюй, я тебе мигом его доставлю, Липу твоего, вот уже иду запрягать своего буланого. Э-эх, бабоньки, поехали... «Ты уймись, моя душа, нет в кармане ни гроша...»
Когда возчик, распевая, вышел во двор, Шейндл спросила:
— А знаете, кто он, Иоэл-то? Он был кавалеристом у Котовского, даже орден имеет. Надевает его по праздникам и с орденом идет в синагогу. Не то что он верующий, — такой же безбожник, как вы все, может, еще хуже, но в праздник должен сходить в синагогу. Иоэл первый и бумагу подписал.
— Какую бумагу?
— Разве я вам еще не рассказывала? Липа к Дине пристал, чтобы замуж за него шла. Как вам это нравится? Та — красавица, словно солнце сияет, свет изъездить, такой не найти, а этот? Да и лет ей сколько? Еще ребенок можно сказать, восемнадцати не исполнилось. В прошлом году это было, как раз в это время. Так что же Липа делает? Сама я при этом не была, но люди говорили, будто это он постарался, чтобы Роснеров записали в лишенцы. Он, только он, больше некому. Ну, не в лесу ведь живем, — среди людей. Потолковали мы между собой да и написали куда следует: так, мол, и так, и как оно есть на самом деле. Все им вернули, Роснерам, и право голоса, и то, что забрали по описи. Пианино тоже должны были отдать, но Ханця сама не захотела, пусть, говорит, останется клубу. Вот он на пианине-то сердце и срывает.
— И вы уверены, что это сделал Липа?
— Я бы первая пуд мороженого ему поставила, лишь бы он отсюда уехал. Ключ от читальни у вас? Я хочу там убрать.
4
Если б вдруг оказалось, что Шейндл и присочинила кое-что в своем рассказе, он все равно уже не перестал бы встречаться с Диной. Ничего не могло его теперь удержать — даже если бы Липа написал о нем в институт.
А может, уже и написал? Но что он там мог написать? Мол, довожу до сведения, что у студента Цали Шлифера притупилась классовая бдительность по причине того, что такая-то и такая завлекла его своей красотой?
Что ж, когда он вернется в институт и его спросят: скажи-ка, что там с тобой случилось, в местечке, куда мы тебя послали, — он ответит: да, девушка, которую я там встретил, околдовала меня своей красотой, заворожила, ослепила, но не сбивала меня с пути.
После того вечера, когда он встретил Дину на базарной площади, время понеслось с удивительной быстротой. И вот уже скоро пора собираться в дорогу, а ему еще ни разу не удалось побыть с Диной наедине. На прогулки она всегда приходит со своей бледной стриженой подругой Фрумой, которая, видно, не может забыть, как равнодушно он смотрел на них в тот первый вечер, и до сих пор мстит ему за это, ни на минуту не оставляет их вдвоем. А может, это Динина мать просила Фруму приглядеть за дочерью, ни на шаг не отпускать ее от себя? Кто их тут разберет. Вот и местные парни чем-то словно бы недовольны, даже те из них, что еще так недавно льнули к нему, сторонятся, бросают косые взгляды и ищут случая напомнить ему, что уж слишком он тут засиделся. Временами ему кажется, что паренек, познакомивший его с Диной, чуть ли не жалеет об этом, чуть ли не боится, как бы из-за него, из-за Цали, местечко не лишилось своего украшения.