— На первой же станции, — Этл подняла глаза и посмотрела на него затуманенным взглядом, — на первой же станции вы выйдете и немедленно вернетесь назад, к Дине. Слышите?
— Что с вами, Этл?
— Ничего.
Они вышли в коридор, постояли у одного окошка, у другого. В тамбуре она взяла его за руку и уже не отпускала, словно опасалась, что на следующей станции с ним опять что-нибудь произойдет.
— Представляю себе, как Дина стоит там на перроне. Что она может подумать?
— Она ведь видела, что я не успел сойти.
— Я не виновата. Я этого не хотела.
Да, кажется, Этл плакала. Она, должно быть, действительно думает, что остался он из-за нее, и теперь винит себя в этом. Жалеет, наверно, что просила ее проводить. Но из-за Дины ли она так беспокоится? Не больше ли она о себе беспокоится, о том, что скажут в местечке и что о ней теперь подумает он, Цаля, которого она при первой же встрече поспешила предупредить, что девушки из местечек гордые, очень гордые...
Шум колес утихал, поезд приближался к станции.
8
Обратного поезда до полустанка, где он оставил Дину, сегодня уже не было. Всю долгую зимнюю ночь ему предстояло провести в холодном, неуютном захолустном вокзальчике с закопченными и обкуренными стенами и тусклой керосиновой лампой под потолком.
Кто-то лежал в углу на лавке, укутавшись в толстый кожух. А на Цале было легкое пальто и узконосые ботинки. Придется, видно, всю ночь шагать взад-вперед, притопывать и махать руками. Судя по ледяным цветам и елочкам на окнах, мороз и не думает спадать. Цаля решил зайти к дежурному, попросить несколько полешек — хоть печку протопить.
— К чему вам тут маяться всю ночь, когда можете спокойно выспаться в тепле. — Дежурный вышел с ним на платформу и показал на огоньки, светившиеся в стороне: — Постучитесь в любую хату, каждый пустит переночевать.
Спустя полчаса он уже лежал в теплой постели, прислушиваясь к тиканью ходиков, которые над самой его головой громко и четко выговаривали в темноте: «Ди-на, Ди-на».
Дина, конечно, давным-давно дома. То-то потешались над ней домашние, увидев, что она вернулась без него.
Особенно изощряется, наверно, зять ее, Годл, веселый бухгалтер с длинным лицом и беспокойными глазами. Этот как пристанет, от него не скоро отвяжешься. Все, должно быть, допытывается, как это она умудрилась потерять своего гостя на такой крохотной станции? Что же тогда в городе-то будет? Ведь она собирается переезжать в город, и, если он там у нее потеряется, Цаля-то, не скоро его Дина отыщет. А может, Дина просто-напросто плохо его искала, Цалю своего, и он, Годл, готов побиться об заклад, что тот до сих пор бродит по полустанку и ищет Дину. Да, шутник этот Годл.
Завтра тот же Годл станет потешаться над ним, над Цалей. В самом деле, разве не смешно, что он сейчас лежит в этой деревенской хате, на чужой постели?
Ходики над изголовьем не давали ему спать. Теперь они так же громко и отчетливо выговаривали в темноте: «Э‑тл! Э‑тл!»
Показалось ему или Этл на самом деле заплакала, стоя с ним в тамбуре? Вообще странно все это — и то, что Этл так внезапно собралась уезжать, и то, что Дине так захотелось проводить ее к поезду. А эти слова: «Я не виновата...» Не хотела ли она этим сказать, что уезжает раньше времени из-за него, и Дина это поняла, но почему-то скрыла от него, от Цали? Почему? Хотела его испытать, посмотреть, как он будет прощаться с Этл?
Почти двое суток ехал он c Этл в поезде, в местечке они тоже виделись каждый день, но ведь между ними ничего такого не произошло... Нет, ему просто показалось, что Этл обрадовалась, неожиданно увидев его снова в купе. Взгляд, которым она его встретила, выражал, скорее всего, то же, что хотела сказать Дина, когда ответила ему в читальне: «Простите, товарищ, вы ошиблись, мы с вами незнакомы», и что, как он понял потом, означало: «Я вижу, вы не знаете девушек из местечка. Наши девушки горды, очень горды. Запомните это».
«Гор-ды, гор-ды», — без умолку твердили теперь часы, а вместе с маятником это повторял про себя и он, Цаля.
То ли крестьянин, у которого он ночевал, почувствовал себя виноватым, не разбудив своего гостя к раннему поезду, и теперь ему придется ждать до вечера, то ли просто пожалел, видя его пришибленный вид, — так или иначе, он сказал жене:
— Дай ему полушубок накинуть. Пойду запрягать.
— Да ты что! В такую морозину! Тридцать верст туда да тридцать обратно!
— Ладно. Шутка, что ли. Слыхала ведь: человек на минутку вошел в вагон и пропал. Дома небось с ума посходили. Ну как, поехали?
— Конечно, поехали, — и он стал натягивать на себя тулупчик, еще сохранивший печное тепло.