Мысль, что Двойрке, прожившей в его доме целых шесть лет, придет на ум, что отныне он станет по-разному относиться к ней и к Давидке, не давала Бенциану покоя. Он с нетерпением ждал минуты, когда Фейгу наконец выпишут из больницы. Пусть она переговорит с Двойркой, хотя Бенциан знает заранее, что девушка ответит Фейге так же, как и ему: «И все вам кажется... Ничего не случилось». — «Что же я, по-твоему, доченька, слепой?..» И всю накопившуюся в нем за последнее время досаду излил Бенциан теперь на лошадку, залезшую в ячмень. Звонко защелкал кнут, бедарка[3] покатилась вперед и понеслась вдоль виноградника, тянувшегося до самого въезда в деревню. Ночь здесь, казалось, свежее, чем в открытой степи, со всех сторон тянуло пронизывающей прохладой. Бенциан еще ниже опустился в бедарке, застегнул летнюю куртку, засунул руки в рукава и, чтобы не видеть виноградника, повернулся лицом к простиравшемуся с другой стороны спелому полю. Но чем больше пытался заставить себя не думать о винограднике, тем отчетливей и ближе видел перед собой знакомые лица погибших родных, соседей и возле каждого невысокое деревцо, одетое луною в белое...
Вдруг послышался среди деревцев легкий шорох. Немного спустя шорох повторился. Бенциану стало не по себе. Но тотчас в нем победил солдат. Он остановил бедарку и огляделся. Никого кругом нет.
Натянув вожжи, Бенциан стегнул лошадь и чуть ли не в тот же миг услышал неподалеку от себя знакомый голос:
— Тот, кто живет в соседстве с кладбищем, уже не замечает могил. Ты знаешь, что сегодня за ночь? Ночь перед уборкой, и в такую ночь, кроме меня и тебя, никто не пришел на отцовские могилы...
С кем это Мейлах толкует?
— Забыть, конечно, легче, чем запомнить...
Бенциан прислушивался и никак не мог понять, почему Мейлаху никто не отвечает? С кем же он говорит? С самим собой?
— Если задержусь тут еще на несколько дней, я со всеми перессорюсь, и знаешь, кто будет в этом виноват? Ты!
— Я?
— Я жду, чтобы ты сказала мне — уезжай!
— Не понимаю тебя, Мейлах.
— Не ты это скажешь мне, скажет твой отец...
— Знал бы ты, как мой отец тебя любит...
— А ты?
Что ответила Двойрка, Бенциан уже не слышал. Он рванул вожжи и до самой деревни несся не оборачиваясь. Задержись там Бенциан на одну секунду, не совладал бы он с собой и сказал: «Знаешь что, парень, уезжай подобру-поздорову туда, откуда приехал. Не затем я звал тебя сюда, чтобы ты растравлял наши раны. Мало того, что Двойрка весь день пробыла среди могил, ты еще приводишь ее сюда и ночью, а потом она бродит словно тень, не слышит, что ей говорят».
В царившей на улице тишине, в домах с погасшими окнами, встретивших его при въезде в деревню, было что-то напоминавшее таинственную тишину на фронте перед наступлением. Все, кажется, погрузилось в сон, но все бодрствует. Чтобы поднять людей на работу, дважды звякать по рельсу, висящему на колхозном дворе, сегодня не придется.
Откатив распряженную бедарку к телегам и мажарам, стоявшим, вытянувшись в длинный ряд, с поднятыми вверх оглоблями, Бенциан постучался в слабо светившееся, запыленное оконце конюшни. Послышались тяжелые шаги.
— Кому это там не спится, а? Если ты пришел за лошадью, то напрасно утруждаешься. Председатель наказал, чтобы сегодня никому лошади не давать, даже по его записке.