Выпадала порошица да на талую землю,
По той по порошице ишел тут обозец...
Болотников шел к Москве.
4
Царь был у обедни. Над патриархом, несмотря на зимнюю пору, держали подсолнечник - разъемный круг из китового уса, обтянутый тафтой. Патриарх не мог смотреть на солнце. А оно затопляло собор, жаркую ковровую стлань, дробилось на водосвятной чаше, воздухах* и ризах.
_______________
* В о з д у х - часть церковной утвари, покров.
Служба кончилась. Царь вышел из собора, остановился на паперти и созвал бояр.
- Велите-ка ставить столы да скликать по приказам дьяков.
Поутру болотниковские листы прилипли ко многим воротам. Шуйский решил отыскать "воровскую" руку и устроил смотр.
Дьяки, робея, один за другим подходили к столам, писали, что говорили им, и становились в ряд на ступенях. Шуйский суетился; вытянув шею, бегал от стола к столу и вдруг закричал:
- Твой грех!.. - И ухватил за грудь молодого дьячка. - Посечь ему пальцы обеих рук, чтобы впредь к письму были неспособны!..
Он быстро пошел прочь от собора, удаляясь к теремам. Боярин Колычев догнал его:
- Без вины, государь, дьяка казнишь. Не его рука.
- Знаю, што не его, - не оборачиваясь, сказал царь, - а ты помолчи да ступай за мною!
В брусяных хоромах более не пахло свежей сосной. Воздух был зажитой вовсе. Должно быть, оттого, что жарко натопили печи.
Шуйский подошел к боярину и сказал, склонив голову вбок:
- Под Коромами неладно вышло, да и под Серпуховом тож. Бьют воры моих людей. Эдак скоро они у меня у крыльца станут!
Колычев заговорил. Курчавая, росшая от самых глаз борода разбилась от неровного дыхания в белые хлопья.
- Не злобись на воевод, государь. Не их то вина. Сам же ты молвил про Северскую землю, што воры там - словно сот пчелиный...
Шуйский замотал головой. Боярин, помолчав, заговорил опять:
- В Пермь Великую посылал я по ратный сбор, и тех объездчиков встретили непотребными словами, а людей не дали ни единого стрельца... Град Коломну взяли и разорили... А всей-то крови заводчики - Ивашка Болотников да князь Григорий Шаховской. И Болотников тот идет с людьми к Москве, на воровство да смуту горазд, а лет ему, сказывают, двадцать пятый год, не боле.
- Привадить бы его ласкою, - щурясь, сказал царь, - чин посулить или иное што... Да не худо бы Скопина-Шуйского с большими людьми послать. Он-то будет порезвей многих...
- И на Дону, государь, замутилось, - сказал Колычев, - муромский человек худого роду прозвался царевичем Петром, а нынче засел с казаками и в Путивле.
- Иван Крюк Федорыч! - Шуйский слепенько заморгал и взял боярина черной рукой за плечо. - Напиши в другой раз торговым людям в Вологду и в Ярославль - присылали б они скорее помочь, не то воры-де их, торговых, всех побьют...
Он умолк и стоял, опустив руки в сизом разливе жил, хилый, полуслепой. Ком снега сорвался с кровли, ударил в оконную слюду. Царь вздрогнул и разинул рот, вытянув худую шею.
Село Коломенское - на берегу реки, среди поемных лугов - входило в вотчинные земли московских князей, от начала своего было "за государем". На кровле теремов топорщились золоченые гребни, яблоки, орел, лев, единорог. На подворье перед хоромами высились ворота из цельного дуба. С теремных башен были видны поле, вся Москва, сенокосы и монастыри. Кругом шли сады. Из них брали сливу, груши, кедровый и грецкий орех - к государеву столу, для патоки и квасов.
Вторую неделю "воры" занимали терем и двор, стояли обозом в садах, вольно раскидывали стан по всей округе. Казаки копали норы и ходы. Болотников крепил тыном и насыпал землею острог. Там, расстелив на снегу полсть, спал комаринец, привязав к ноге коня. Здесь, у дымивших костров, гомонили стрельцы, вынимая из кожаных кошельков красные резные ложки.
В теремных осьмигранных сенях, где на сводах был выписан зодиак, стояли Ляпуновы, Пашков и тихий, прикидывавшийся дурачком Сумбулов. Прокопий заговорил:
- Города Зубцов и Ржев повинились. Хлебнули воровского житья, а боле охоты нет... Ишь затеяли: боярский корень повывести, земля чтоб холопья была... А грамоты ихние видели? Дворян и торговых людей велят казнить, а добро их себе брать!
Пашков тряхнул волосами и молвил:
- А из Ярославля, бают, стрельцы посланы, да из Смоленска к царю идет помочь.
- Глядите сами, - тихо сказал Ляпунов, - не оплошать бы да не сронить голов!.. - И ушел в хоромы, поглаживая свое словно прикрытое рыжим мехом горло...
Из Москвы прибегали люди, говорили: "Хлеб в цене растет, а купить не на што. Чего ждете? Приступали б скорее - все будет ваше". Но Болотников не "приступал", и воеводы не шли на "воров" в Коломенское. Проходил ноябрь. Снег лежал плотным, отвердевшим настом, а на реке крепчал лед, давно уже годный для переправ.
И вот заблестели морозным блеском селитренные котлы, заскрипели сани и пушки, залоснились крепкие черные кругляки осадных ядер.
Боярин прискакал из города. Болотников вышел ему навстречу.
- Эй, вор, - привстав на стременах, крикнул боярин. - Отъехали б твои люди от Москвы с миром, и великий государь их пожалует, а тебя особо - на свою государеву службу приберет!
- Приехал не зван - поезжай не дран! - сказал Болотников. - Служи ты своему государю, а я буду служить своему и скоро вас навещу!
Боярин уехал, бранясь и грозя рукой в боевой парчовой рукавице.
Всю ночь горели костры. Разъятая огнем, кипела зимняя ночная чернота над Коломенским. "Воры" шли - чуть свет - наступать на Москву...
В Архангельском соборе отслужили молебен. Царь и бояре в зерцалах, боевых железных шапках с висящими до плеч сетками и булатных наручах двинулись к воротам. Тучные, родовитые, в летучем блеске доспехов, шли они за "домы свои и достатки" против "безымянников-воров".
День был серый, холодный и сухой - перед снегом. На Пожаре зеленели кафтаны стрельцов и синё топорщились шапки копейщиков с щитками, закрывавшими затылок. Зазвонили в церквах. Ударили трубы. Дворяне, браня дворовых конных, повели ряды.
После всех медленно проехал царь. Он пригибался к луке и взмахивал рукою, будто подгонял бояр и напутствовал их "стоять твердо". Но когда конь от понуканья пошел быстрее, он осадил его и повернул назад...
На Посольском дворе собрались иноземцы. Тут были купцы из Любека и Риги, голландец Исаак Масса и швед Петрей Ерлезунда, которого прислал ко двору шведский король.