— Сказал что думал. Хвалить я тебя должен, если у меня с души прет от твоих работ?
— Но при этом ты ходил со мной в обнимочку, показательно спорил, играл в волейбол… И ни слова мне! За моей спиной…
— А что я мог тебе сказать, если и сам не знал, о чем пойдет речь на комитете…
— За моей спиной ты продал меня!
— Я говорил только то, что раньше… Тебе! В глаза!
— Нет, мне передали: ты даже растленность мне вклеил… В глаза-то говорил пообкатанней, боялся — отобью мяч в твои же ворота.
— А тебе не передали, что я талантливым тебя называл?
— Вот именно, чтоб легче подставить ножку… Ходил в обнимочку, а за пазухой нож держал, ждал случая в спину вонзить.
С минуту Генка ошеломленно таращил глаза на Игоря, а тот целился в него носом — отчужденно-спокоен.
— Ты-ы!…
Игорь пожал плечами:
— Сам просил — я не набивался.
— Ты-ы!… Ты-ы меня!… Носил за пазухой!…
— Сказал факты, а вывод пусть делают другие.
Генка, сжав кулаки, шагнул на Игоря:
— Я те-бе!…
Игорь распрямился, выставил темный подбородок.
— Давай, — тихо попросил он. — Ты же самбист, научен суставы выворачивать.
Генка остановился, хрипло выдохнул:
— Сволочь ты!
— Я сволочь, ты святой. Кончим на этом. Аминь.
— И правда кончим, — откликнулась Вера с жалобно округлившимися глазами. — Господи! Если б я знала…
— А ты ждала, что я все съем!
— Пусть меня лучше, не надо его больше, ребята. Пусть лучше меня!…— Вера всхлипнула.
— Пожалела. Спасибо большое! Только я не нуждаюсь в жалости! Давайте, давайте до конца! Все раскройтесь, чтоб я видел, какие вы… Сократ, валяй! Ну! Твоя очередь!
Генка кричал и дергался, а Сократ, как ребенка, прижимал к животу гитару.
— Я бы лучше вам спел, фратеры.
— Тут на другие песни настроились, разве не видишь? Не порти хор.
— А я что, Генка… У нас с тобой полный лояль.
— Не бойся, его не ударил и тебя бить не стану. Дави!
— Для меня ты плохого никогда… Конечно, что я тебе: Сократ — лабух, Сократ Онучин — бесплатное приложение к гитаре. А кто из вас, чуваки, относится с серьезным вниманием к Сократу Онучину? Да для всех я смешная ошибка своей мамы. У нас же праздник, фратеры. Мы должны сегодня петь и смеяться, как дети.
Эх, дайте собакам мяса,
Авось они подерутся!…
— Моя очередь.
Натка не спеша разогнулась, твердые груди проступили под тонким платьем, блуждающая улыбочка на полных губах, под ресницами — убийственно покойная влага глаз.
Никому сейчас не до улыбок. Генка замер с перекошенными плечами…
11
Двадцать с лишним лет назад они пришли в школу — трое педагогов со студенческой скамьи, два парня с колодками орденов и медалей на лацканах поношенных пиджаков и девица с копной волос, с изумленно распахнутыми глазами. Школа встретила их по-разному.
Иннокентия Сергеевича — уважительно. Раненный под Белгородом, он слишком наглядно носил на себе след войны — пугающий лиловый шрам на лице, и в то же время он не кичился фронтовым прошлым, не требовал привилегий, держался скромно, преподавал толково, о нем сразу же установилось прочное мнение — надежный работник, образец для подражания.
Павел Павлович Решников, тоже фронтовик, трижды раненный, награжденный орденами, с ходу вошел в конфликт со школой. Он считал, что школьные программы по физике устарели — нельзя преподавать лишь законы Ньютона, когда современная наука живет открытиями Эйнштей-на, — начал преподавать по-своему. Остальных преподавателей тогда вполне устраивали привыч-ные программы, все они были старше Решникова, а потому резонно замечали, что яйца курицу не учат, на экзаменах с пристрастием спрашивали с учеников не то, чему их учил Павел Павлович. До полного разрыва со школой у него не дошло, он по-прежнему преподавал физику не строго по программам и не по учебникам, но делал это уже осторожно — инспекторские проверки никогда не заставали его врасплох, его ученики достаточно хорошо знали программный материал. Сам же Павел Павлович являлся в школу, чтоб дать уроки и исчезнуть. Ни с кем из учителей он не сходил-ся, не вступал в споры, не навязывал своих взглядов. Его кто-то назвал однажды — вечный гастролер. На это он спокойно возразил: «Смотря для кого. Ученики меня так не назовут». У Павла Павловича среди учеников всегда были избранники, которых он приглашал даже к себе на дом, снабжал книгами.