— Это почему же верить бы ему перестали? — крикнул Архипов. — Ты же сам рассказывал, какой он храбрый. Помнишь, над Волгой вы шестеркой восемнадцать «юнкерсов» разогнали, не дали бомбить нашу переправу? Это он тогда ведущим был. Он один завалил двоих гадов. Сколько вы их тогда всего нащелкали?
— Помню, помню, — нетерпеливо ответил Семенюк. — Мыто с тобой поверили. А другие? Нашлись бы и недоверчивые. Это же чрезвычайное происшествие — руку прострелил. Не забывай, лететь-то не на прогулку они собирались.
Семенюк отложил баян в сторону и прошелся по комнате.
— Ну, как же теперь поступим? Расскажем остальным? — задал Архипов так и не решенный на аэродроме вопрос
— По-моему, незачем. Ты ведь обещал Карлову молчать? Обещал. Вот и молчи. И давай больше об этом ни слова, — отрезал Семенюк.
— Баян-то убери. Некому теперь играть, — напомнил Архипов.
За окном послышались голоса летчиков. Открылась дверь, и улыбающийся, раскрасневшийся от мороза Саша Дубенко еще с порога загадочно воскликнул:
— Ага! Вот вы где голубчики! Сейчас Архипов будет плясать.
Дубенко вытащил из кармана треугольником сложенное письмо.
— Пляши, Павлик! От любимой, наверно?
— В другой раз сплясал бы, а сегодня не ко времени, — с грустью ответил Архипов и протянул руку за письмом.
Вошедшие в комнату летчики приумолкли. Дубенко перестал улыбаться. Он подошел к Архипову и молча отдал письмо.
Присаживаясь на нары, летчики начали стягивать с себя тяжелые комбинезоны.
— Да это же от отца, — увидев знакомый почерк, обрадовался Архипов. Он развернул треугольник. — Вот так батя! Опять письмо в стихах написал.
Обстановка в комнате разрядилась.
— Раз в стихах — читай вслух, — попросил Дубенко. — У тебя здорово получается.
— Так он же и сам стихи пишет. Только вчера отцу целую поэму отправил, — сказал Семенюк. — Читай, Паша. Да только погромче!
Смущенный Архипов, думая, что над ним подсмеиваются, недоверчивым взглядом окинул летчиков. Но никто не улыбался. Тогда он встал со скамейки и начал читать:
Неожиданно в хату вошли Емельянов и замполит майор Голубев. Павлик остановился на полуслове. Летчики вытянулись по стойке «смирно».
— Сидите, сидите, пожалуйста, — разрешил командир полка. Лицо Емельянова осунулось, нахмуренные брови нависли над глазами. Все знали, как он любил Карлова. А разве сами они не любили его — скромного, приветливого, мужественного.
Емельянов и Голубев сели за стол.
— Здесь, кажется, кто-то читал стихи? — Емельянов пристально оглядел каждого летчика. — Ну что же, продолжайте. Мы тоже послушаем.
— Это Архипову отец стихи написал, — сказал Семенюк, привыкший, не соблюдая субординации, первым вносить ясность.
От смущения щеки Архипова покрылись румянцем.
— Читайте, Архипов. Читайте. Не стесняйтесь, — подбодрил молодого летчика майор Голубев.
И вначале неуверенно, срываясь, а потом все громче и смелее зазвенел молодой голос Павлика Архипова:
Архипов умолк и неуверенно посмотрел, на командира полка, потом на летчиков...
— А сержант Архипов сам не хуже отца сочиняет. Я читал его стихи, — не удержался Семенюк.
— Так вы отцу тоже в стихах отвечать будете? — спросил Емельянов у Архипова!
— Что же я ему отвечу? Вот уже неделя, как я на фронте, а вы меня ни разу на боевое задание не пустили, — загорячился молодой летчик.
— Не торопитесь. До Берлина еще далеко, и на вашу долю фашистов хватит, — улыбнулся Емельянов. — Сегодня ночью наши механики закончат восстановительный ремонт двух боевых самолетов. Один из них можете считать своим.
— Спасибо, товарищ командир, — обрадовался Архипов.
— Ну вот, а ты, Павлик, все расстраиваешься: «Самолет не дают. На задание не пускают», — передразнил его Семенюк.