Она повернулась к Саше и несколько повеселевшим голосом спросила:
— Ты на каком плаваешь?
— На «Полине Осипенко».
— Полина Осипенко, Мария Раскова, Валентина Гризодубова, — повторила задумчиво Иришка. — Какие замечательные имена! Я когда-то мечтала быть похожей на одну из них. А теперь…
— Что теперь?
— Да так, — грустно усмехнулась она, — Тебя как зовут?
— Саша.
— А меня Ирина, Ира. Папа меня называл Иришкой. Так сейчас все и зовут. А ты кем плаваешь на пароходе?
— Пока кочегаром. Потом поступлю учиться на механика.
— Как мой папа. А твой отец на фронте?
— В госпитале он, на Урале. Ранен. А мама на фронте.
— Счастливый ты. А у меня мамы давно нет. Папа, наверное, еще есть. Я верю. Ведь пропал без вести — это еще не убит, верно?
— Конечно, конечно, — торопливо заверил ее Саша. И говоря так, он и сам в это верил. Ему очень хотелось, чтобы Иришкин отец, Василий Алексеевич Стрельченко, был жив.
— Я в военкомате была, в пароходстве, теперь просто хожу и у людей спрашиваю. Кое-кто его помнит, мы ведь только накануне войны в Киев приехали. А вот тех, кто на фронте с ним был, еще не встретила. У вас на пароходе есть такие, что вернулись с фронта?
— Есть.
— Ты спроси у них, пожалуйста.
— Обязательно спрошу и, если узнаю… — Он вдруг замялся. — Как же я тебя найду, если хоть что-нибудь узнаю?
Иришка помолчала. Они пересекли Красную площадь, свернули на улицу Жданова.
— А ты где живешь? — спросила Иришка.
— На улице Октябрьской революции, большой серый: дом, в нем когда-то жили военные. У меня и дедушка был военным…
— Сам живешь?
— Нет, с бабушкой, папиной мамой. А ты?
— У хозяйки. Мы сняли у нее перед войной квартиру. На Константиновской.
— А номер?
Иришка нахмурилась, замкнулась:
— Зачем это тебе? Ни к чему…
— Может, я все же разузнаю что…
— Я сама приду на пристань к «Осипенко». Не прогонишь, тебя не засмеют?
— Кто?
— Ну, кто-нибудь. Скажут, вот еще навязалась…
— Не скажут, — уверенно ответил Саша. — У нас хорошие ребята.
Перейдя трамвайную линию, они свернули на набережную и пошли тропинкой, по обеим сторонам которой уже пробивалась первая вяловатая трава. Сквозь голые деревья кое-где дымчато проглядывала легкая зелень начинающих цвести ив.
— Котики, — остановившись, обрадованно сказала Иришка, глядя на куст ивы, покрытый мохнатыми пепельными почками. — Я раньше сюда никогда не ходила.
Саша вынул перочинный нож и, скользя по глинистому склону, подобрался к кусту и стал срезать гибкие ветки.
Нарезал целый ворох.
— Держи, — неуклюже протянул он букет и увидел, как повеселели каштановые Иришкины глаза. — Поставишь в банку с водой, долго будут стоять, — сказал он.
Иришка кивнула, подавив вздох. Саша, видимо, добрый парень. Она запомнила его сразу же, с первой встречи, запомнила его, одного из тех многих, кого спрашивала об отце. Ей было приятно с ним, хотя еще и часу не прошло, как они вместе. Это, наверное, потому, что он был первым человеком за эти годы, с которым вот только познакомилась, а уже не хотелось расставаться.
Иришка глядела искоса через букет ивовых котиков на Сашу, и ей казалось, что она давным-давно знакома с этим легко шагающим рядом пареньком, несколько неуклюже и нарочито сдержанным, словно он хотел выглядеть взрослым, серьезным. Ей тоже захотелось проявить внимание к нему, заботу, сделать для него что-нибудь приятное. И она спросила:
— Тельняшка не жмет, не мала?
— А почему она должна жать? — насторожился и покраснел Саша.
— Я видела, как тебе мастерили ее, — сочувственно сказала Иришка.
Саша смутился еще больше. А Иришка сразу же поняла, что именно этого и не следовало ей говорить, и тут же, стараясь исправить неловкость, возникшую от сказанного, слегка дотронулась до его руки и произнесла виновато:
— Давай посидим, вот скамеечка.
Скамейка была с подгнившими ножками, ее давно не чинили, и когда они сели, скрипнула, слегка накренилась.
— Мне когда-то котики дарил папа, а больше никто… — сказала Иришка.
— Хочешь, я тебе еще нарежу? — спросил он.
— Нет, нет, не надо, домой не донесу, — увидев, что Саша вновь повеселел, засмеялась Иришка.
Солнце уже спряталось за кручи, лишь часть Днепра, Труханов остров и небо над ним еще золотились от лучей, а здесь, у круч, уже залегла плотная вечерняя тень. С мокрых деревьев падали тяжелые капли. Они падали, шурша и потрескивая в прошлогодней светло-палевой листве, и Иришке казалось, что все время кто-то осторожно ходит в кустах у них за спиной. Сделает шаг и остановится, прислушается, потом снова шаг, и вновь тишина. Несколько раз девушка даже пугливо оглядывалась. Саша тоже слышал звуки падающих с деревьев капель, но ничего подобного ему не казалось. Он смотрел на Иришку. Теперь, в наступивших сумерках, он мог, не смущаясь, чаще смотреть на девушку, подолгу задерживать на ней взгляд.