В мирские дела Харитон сам не лез. Когда возникали споры из‑за земли или огородов, шли к нему просить совета. Давал советы он редко, а уж если даст, лучше не придумаешь.
Вообще‑то Харитон говорил с мужиками осторожно, как бы с опаской. Лишь с несколькими людьми, в том числе с кузнецом Самсоном, беседовал охотно.
Я нередко заглядывал в сарай, где Харитон работал. Иногда я читал ему книжку, а он, работая, слушал. Книг у него два сундука…
— Здорово, дядя Харитон! — подошел я к нему.
— Здорово, Петя! Привык к стаду?
— Что ж, дядя Харитон, нанялся — продался, — ответил я, как отвечают взрослые.
— Приходи, книжку новую достал. «Три мушкетера» называется. Толстая такая.
Он знал, что я люблю читать толстые книги.
— Спасибо, завтра забегу. А вы о степи, дядя Харитон, позаботьтесь, — проговорил я, повторяя слова дяди Федора. — Пасти нам негде.
Он улыбнулся.
Мужики заполнили не только горницу, но и прихожую. Дым от курева покрыл потолок. Лампа «молния» горела ярко.
— Староста, начинай! — крикнул Самсон.
— Открывай, Никифор, будет тебе дремать!
Никифор встал и глухим голосом произнес:
— Так что отказываюсь быть старостой. Снимаю бляху.
— Почему?
— Так что малограмотный.
— О деле нам говори. Со степью как, с землей? Уйдет земля‑то!
— Уйдет! — подхватило несколько голосов.
— Стойте! — возвысил голос Самсон. — Пущай староста говорит. Не трусь, Никифор, мир за тобой. Л на миру не пропадешь.
— Поддержим. Не снимай бляхи.
Но староста, видимо, твердо решил отказаться. Он поглядел на писаря, обвел взглядом мужиков и громко начал:
— Потому я, мужики, снимаю бляху, как невмоготу мне. По нынешним временам не моей голове управлять миром. Нужен человек разбитной, дотошный. Видать, круто будет, коль пойдет у нас шум за землю. Он, сволочь, управляющий этот, и глядеть не хочет на нас, рыло воротит. Слышь, к барыне в губернию ездил, а от нее наказ: «Сдай хоть черту, только не своим мужикам». Вон как старуха рассудила.
— Чтоб сдохнуть ей!
— Сдохнуть — не сдохнуть, а воля ее.
— Бараны мы.
— Бараны, как есть, — подхватил староста. — Робкий народ. Духу не хватит разговор вести. С управляющим, и то робеем.
— К черту его! К самой надо съездить.
— Разжирела карга! Все ей мало.
— На женский монастырь вклад внесла.
Опять крики, ругань.
— Сколько лет арендовали, а тут другим сдает!
— С голоду подохнем!
Голос старосты уже не слышен. Кто‑то упомянул, как к дарю шел народ с иконами и как солдаты стреляли в людей.
— У кого же нам защиту искать?
— Ходоков в город послать!
— А ежели наших ходоков, как царь рабочих?
— Тогда по–канаевски!
— Самовольно?
— А то глядеть на чертей!
Улыбка озарила лицо Харитона. Он молчал. Мужикам, видимо, очень хотелось, чтобы он что‑нибудь сказал. Когда кричали, то смотрели не на старосту, а на Харитона.
Дядя Федор прошел к столу.
— Дай‑ка я скажу, — обратился он к старосте.
— Говори, ежели перекричишь.
— Глотку мне драть за стадом надоело. Тут пастух ты, а не я. Угомони‑ка свое стадо.
Ближние мужики рассмеялись. Кто‑то крикнул:
— Эй, вы, тише! Пастух сказать хочет.
Старик снял шапку, помял ее, затем положил на стол и решительно заявил:
— Вот что, мир. Ладился я с вами не на зяби и не на пару пасти, а на степи. Ежели вы не можете охлопотать степь, ищите другого пастуха. Не могу я казниться па коров, как они с пустыми брюхами домой идут.
— Отказываешься?
— Сердце болит.
— Это что ж такое? — поднял голос Тимофей Ворон, который зимой ладился в пастухи. — Староста — отказную, пастух — отказную! Рассохлось, что ль, мирское колесо? Не–ет! Врозь не надо, а кучей, как в Канаевке. Мир, он — сила! — выкрикнул Ворон. — За землю эту наши деды кровь проливали!
Мужики притихли. Ворон недавно ездил к сестре в Канаевку. Там мужики засеяли барскую землю самовольно.
— Не пойдем напопятиую. Есть у нас сила против этих пауков, кои расселись везде на полях и душат нас. Вот они, — выкинул он длинные свои руки, сжав тяжелые кулаки, — вот сила…