— Хорошая. Начала уже Бебеля «Женщина и социализм».
Дома, едва я переступил порог, мать с затаенной радостью сообщила:
— Слыхал? У батюшки нынче ночью свинью украли. Мавра прибегала. Говорят, стену проломали, забрались, зарезали и утащили.
— Ловко. На кого грешат?
— Дезентиры, слышь, больше некому.
— У попа свиней хватит.
— Ох, Петька, гляди! Ходишь ты вот так, кокнут и тебя.
— Да что ты, мать, нетто я боров? У меня вот, — хлопаю по карману, — семизарядный.
Васька уже проснулся, смотрит на меня, смеется.
— Ты что щеришь зубы? — спрашиваю его.
— Вроде. рановато ты вставать начал, — и подмигивает.
— Вон у попа свинью сперли на десять пудов. Не ты ли случайно?
— А не мешало бы свининки с картошечкой поджарить.
— Губа у тебя не дура. Э–э, ты что же чуб теперь не крутишь?
— Зачем он мне?
— Без чуба Марфуша любить не станет.
Брат покосился на мать, снова подмигнул мне.
— Такого парня, как я? Любая — на выбор.
— Ну, Васька, теперь я тебя не только не понимаю, а просто диву даюсь: мой ли это брат?
— Твой. А Григорий все еще не приехал? — вдруг перебил он.
— Пока нет.
Матрос уже третий день з городе. Там городской комитет созвал первую уездную конференцию коммунистов.
Выйдя из избы Павла, я услышал страшные крики на улице. Скоро примешался звон в печные заслоны, в косы, в ведра. Что такое? Мы с Павлом направились в конец улицы. Народ, обгоняя нас, бежал туда.
— Воров пымали.
— Бью–ут! — донеслось до нас.
Побежали и мы. От церкви навстречу нам двигалась огромная толпа людей. Впереди процессии метались ребятишки, за ними — несколько женщин с заслонами, ведрами и одна с косой. Все они отчаянно кричали, звонили, били в ведра.
— Черт побери, Павел, дело дрянь! Омотри!
Свирепость проснулась вдруг в этих людях.
— Воров слови–или! Свинью палили!.. — складно кричал кто‑то.
Позади женщин происходило что‑то страшное. Кого‑то толкали, кто‑то падал, поднимался, снова били.
Увидев нас, к нам быстро подбежала Степанида, жена сапожника.
— Вашего друга поймали–и! Плюху! Ворищу–у!
— Павел, надо за Филей послать. Пахнет не побоями, а убийством.
Палагина давно собирались хоть на чем‑нибудь поймать, но он был осторожен. Он — вор, прославленный на всю округу. В одиночку боялись его, но теперь,. когда поймали, обрадовались. А тут еще слухи о расправах, о самосудах над такими.
В толпе ребят я увидел своего брата Никольку и послал его за Филей. На звон в ведра и заслоны, на громкий крик и свист народ стекался со всех улиц села. Толпа повернула на церковную площадь. Против дома священника остановились.
— Бей окаянны–ых! — пронзительно взвизгнула женщина.
— Сто–ой! — еще громче завопил мужик. — Пущай в последний раз богу помолятся.
Воров толкнули, они упали, ткнулись в мерзлую землю.
— Прости–и-те… христа–а… рра–а-а… — кричал Илья голосом, полным смертного ужаса.
— Павел, вырвем их… Убьют!
Мы направились в самую середину, в свалку, где над головами воров уже вздымались колья. Илья увидел меня, и какая‑то тень надежды блеснула в его глазах. Он даже хотел что‑то крикнуть, но в это время его снова сшибли с ног.
— Товарищи–и! — во всю мочь заорал я и выхватил наган. — Товарищи, отста–ави–ить!
Только некоторые, посмотрев на меня, отошли, остальные и внимания не обращали. Я дал выстрел вверх. Многих это отрезвило, они отступили. Теперь смотрели на нас с Павлушкой. Смотрели злобно. Кто‑то предупредил нас:
— Вы… лучше отойдите.
И тут же подхватили:
— Да, да, в сторонку.
— Не заступайтесь за них.
— Собакам и смерть будет собачья!
— Товарищи! — снова прокричал я. — Вы что же, убить их вздумали?
— Беспременно.
— Людей убивать комитет не даст!
— Куда же их?
— В город. Там комиссар…
— Эге, комиссар! Сам комиссаров не признает, а нам велит?
— Не у комиссаров они воруют, у нас.
Пока мы спорили, Илья и Палагин встали. Илья опустил голову. Палагин уставился на церковь.
Подхожу к Илье, кричу ему в лицо:
— Что, хромая сволочь, доворовался?
И снова к народу:
— Убивать не дадим!
Народ остыл, уже не размахивали палками, хотя все еще кричали. Может быть и разошлись бы, но тут вышел из‑за спин Николай Гагарин. Кинув косой взгляд па меня, остервенело закричал: