— Воинский прислал усиленный караул, — сказал ему начальник тюрьмы. — Смените часовых.
— Слушаюсь, — ответил караульный.
— Троих оставьте здесь, — сказал мне начальник тюрьмы, — остальных внутрь.
— Слушаюсь, — ответил и я, оставляя во дворе тюрьмы Филю, Павла, Романа. Сменившиеся часовые зашли в будку для караула.
Оставив еще трех в нижнем этаже, мы пошли на второй. Мраком, сыростью и застоявшимся запахом плесени обдало нас. Невольно подумалось: сколько же в ней, в проклятой тюрьме, построенной по указу Николая Первого, перебывало народу? Всматриваюсь в длинные узкие коридоры. Горят керосиновые лампы.
— Здесь тоже троих, — говорит начальник тюрьмы, — остальные на третий.
Часовые вместе со своим караульным сошли вниз. Через некоторое время, когда начальник тюрьмы объяснил обязанности нашим, мы с ним пошли обратно. Он, огромный, тучный, спускается, стуча деревянной ногой. А мне снова жутко. Где, в каких камерах сидят наши? И скоро ли уйдут часовые, которых мы сменили? Правда, их всего шесть человек, но они вооружены. Скорее бы уходили, черт их возьми!
Когда вышли во двор, вздох облегчения невольно вырвался у меня: шесть солдат стоят лицом к воротам. Караульный начальник идет ко мне:
— Примите ключи!
Дверь открыта, они выходят. Я торопливо закрываю за ними, но в темноте никак не могу задвинуть засов.
Подходит начальник тюрьмы и сам запирает.
— Вы еще не бывали караульным в тюрьме? — добродушно спрашивает он.
— Не доводилось, гражданин начальник.
— Да, дела–а, — вздохнул он.
— Где прикажете находиться мне? — спросил я.
— Пойдемте в контору, — предложил он.
Филя кашлянул рядом. Я тоже кашлянул, поняв его.
— Пойдемте! — говорю. — Сейчас, только закурю, — и полез в карман.
Скрипя деревянной ногой, начальник тюрьмы зашагал к конторе, а я тем временем вполголоса шепнул Филе:
— Как только скроемся в сени, — бегом!
Около конуры лежал огромный пес. Узнав хозяина, он ласково заурчал. На цепи он или спущен? А начальник тюрьмы уже стоит в дверях, дожидаясь меня. Быстро подхожу, он пропускает меня и хочет запереть дверь. Вот этого я и не предвидел. Роняю папиросу с огнем, нагибаюсь и никак не могу схватить. Уже топот наших, лай собаки. Вот ребята возле двери. Я быстро открываю ее. Начальник тюрьмы удивленно отступает.
— Что случилось? Вы что? — увидел он Филю и Павла.
Они, как по команде, вскидывают винтовки и направляют штыки на начальника тюрьмы. Схватившись за косяк, он оборачивается ко мне.
— Что… что… это?
— Ничего, — говорю тихо, — пойдемте в контору. Оружие при вас?
— Не–нет.
— Верим, — говорю я. — Ничего не бойтесь, Виктор Владимирович, открывайте контору, принимайте гостей.
На столе горит небольшая лампа. Я указываю начальнику на стул в углу. Он почти падает на него, и слезы текут по его щекам.
— Виктор Владимирович, что с вами?
— Кто… вы? — едва выговорил он.
— Не бойтесь, ничего плохого вам не будет. Вышло маленькое недоразумение. Кто мы, спрашиваете? Фронтовики. Зачем пожаловали? А вот зачем: дура, земская управа, арестовала большевиков и направила их к вам. А разве можно в одиночках вести конференцию? Ворам, конокрадам, верно, место в тюрьме, но большевикам — за что? Они ничего не крали, никого не убили. Ну, не поладили с эсерами, так за это их в тюрьму? Закурите, пожалуйста.
— Спасибо… Как же та–ак? Я‑то… я‑то опростоволосился как…
— Что сделаешь, Виктор Владимирович, и нам не легко было… рисковать.
— Да, — вздохнул начальник тюрьмы, — смело вы… Но ведь теперь мне… самому тюрьма.
— Ничего не будет. Вы инвалид войны?
— Японской.
— А мы немецкой. Инвалид инвалиду брат.
— Чьи вы, откуда?
— Нашего уезда, Виктор Владимирович.
Неожиданно зазвонил телефон. Начальник тюрьмы попытался было встать.
— Минуточку, — предупредил я его, — не беспокойтесь…
Беру трубку и хрипловатым голосом, подражая начальнику тюрьмы, говорю.
— Вас слушают.
— Это вы, Виктор Владимирович? — раздается старческий голос.
— Я.
— Вы не узнали меня?
— Нет.