— Садись, — указал я ему на стул. Но он не шелохнулся. Прижмурившись, словно от яркого солнца, он косо бросил на меня злой взгляд.
— Как звать?.. Из какого села?
Он словно воды в рот набрал.
— Эсер?
Молчит.
— Не будешь говорить?
— Нет! — невольно вырвалось у него.
— Все равно узнаем, кто ты, откуда. — И я попросил часового позвать сторожа, который знал почти всех мужиков в уезде.
Едва часовой закрыл дверь, как мужик быстро оглядел все вокруг, явно собираясь бежать. Догадавшись, я сквозь зубы предупредил:
— На улице часовые, а здесь вот эта штука, — и приподнял бумагу, под которой лежал наган.
Вошел сторож, посмотрел на мужика.
— А, знакомый! Здорово, Егор, — кинул он ему.
— Я не Егор.
— Как не Егор? — отшатнулся сторож, уже осматривая мужика с ног до головы. — Что же ты от крещеного имени отрекаешься? — и, обращаясь ко мне, пояснил: — Это Полусухим, мельник из Горсткина.
— Из Горсткина? — удивился я. — За пятнадцать верст от Мачи? Что же тебя погнало в такую даль?
— С бабой на базар собрался.
— Ага, на базар. Знаем этот базар. Скажи‑ка, кто вас созывал?
Егор молчал.
— Скажи еще, за что уздой избивал солдата?
— Я супроть конокрадов.
— У тебя, что же, тот солдат мерина украл?
— Люди говорят, слышь, воровать будут.
Это обозлило меня.
— Ты кто, дядя, — враг или просто дурак? В губернию поедешь, раз ничего не говоришь, — и, кивнув часовому, приказал вывести мужика.
— На сегодня хватит, — проговорил я.
Глаза мои слипались, во всем теле ноющая боль. За эти дни я не только не спал, но и не ел. Сейчас же захотелось есть и, главное, спать. Я уже собрал было все протоколы, чтобы запереть их, как вдруг в коридоре послышался шум. Один голос часового, а второй, резкий и в то же время испуганный, какой‑то женщины. Все ближе и громче голоса. Я выслал сторожа узнать, кто там. В пререкания вступил третий голос. Скоро послышалась возня, а через некоторое время открылась дверь и вошел сторож.
— Что с ней делать? Пристала, хоть дерись. Хочет с тобой говорить.
— Кто?
— Видать, жена того рыжего. Пустить, что ль?
Не успел я ответить, как дверь снова открылась, и женщина не вошла, а ворвалась. На ней, в складках шали, в сборках дубленой шубы, еще не оттаял снег.
— В чем дело, разбойница?
Она передохнула и так свирепо глянула на меня, будто глазами разорвать меня хотела.
— У тебя тут мой муж, — резко бросила женщина.
Я невольно вздрогнул. Этот голос, и особенно эти серые колючие глаза… Чем‑то страшным и недавним повеяло на меня. Я почувствовал, как кровь отхлынула от лица, сердце на момент замерло. Вмиг исчезли и усталость, и одолевающий сон. Передохнув, я сказал часовому и сторожу, чтобы они вышли.
Я узнал ее. Преодолев волнение, вынул из стола папиросу и закурил. И, глядя в окно, проговорил:
— Мужьев тут много. Какого тебе?
— Моего дурака, черта.
— Они все черти, но не все дураки.
— Выпусти, сама убью. Ишь, наглохтился самогонки и полез не знай куда.
Затем крикливо, многословно принялась говорить, за чем приехали они на базар, что купили, какой ее муж теленок, когда трезвый, и какой дурак, если выпьет.
— У кума я осталась чай пить, а он без меня. Разь бы я допустила? И как он, сила его нечистая, попал с пустыми руками глаза пялить.
— Не только пялить, и не с пустыми руками.
— Ас чем же?
— Вон та узда с чьей лошади? — кивнул в угол.
Она подошла, сняла узду, повертела и снова повесила.
— Наша, — гораздо тише призналась она.
— Ты лучше на нее погляди. Заметила, в чем она? Это кровь. Он избивал наших людей. А ты говоришь, Егор — теленок, Егор с пустыми руками. Твой Егор враг советской власти. Ему опять царь понадобился.
— Царь?! — воскликнула она.
— Да, да, не меньше, — заметил я. — И сама ты тоже… за царя.
— Чего зря‑то! Лучше отпусти моего мужика. Я тебе за него два пуда муки принесу.
— Вон как? Сразу два пуда. И не жалко? Или твой мужик стоит того?
— Нести, што ль? — не обратила она внимания на мои слова.
— Какая твоя мука‑то?
— Ржаная.
— Знаю. Не про то я. Гарнцевая она, сборная. Дрянь мука.
— А ты откуда знаешь про гарнцы?
— Я всех мельников знаю. А вашу мельницу и подавно.
Баба поняла меня так, что я не прочь взять выкуп за ее мужа, и от радости у нее даже глаза заблестели. Вот–вот повернется, выйдет и притащит. Было же раньше так, а почему сейчас нельзя? И я не особенно рассерчал на нее, так как взяток предлагали много и всяких. Курами, самогоном, пшеном, даже молоком. Но все же было противно слышать и особенно от этой бабы. Ее надо отчитать.