— Значит, своя человек…
Первый день Петр взял с собой Мишку, чтоб познакомить парня с окрестным лесом.
Утром дед Куруткан напутствовал их:
— Ти, Петруха, проведи бурятенка вверх по речке. Покажи ходку на день. Потом она одна пойдет.
Так и поступил Петька.
Десятую белку Мишка подстрелил на огромной лиственнице, и они сели отдохнуть.
— Стреляешь, Миха, хорошо. Только в сторону не кидайся. С утра до обеда иди вверх по речке, а потом вниз по другой стороне… Исть хочешь, нет?
— Не-е, — Мишка замотал головой.
— Тогдысь без чаю пойдем на юрту.
— Пошто? На дворе еще рано.
— Дед Куруткан нам дров наготовит, а?
— Оой, верно, я и не подумал.
До самых потемок Петр с Мишкой валили сухостой и пилили на чурочки, а старик складывал их в аккуратную поленницу. Уже в темноте Куруткан замахал рукой.
— Куватит на две зимы!
После ужина Петр ободрал три белки, а четвертую подал Мишке.
— Видел, как я делал? Вот и учись.
— Попробую.
Мишка долго возился с одной белкой, даже вспотел от напряжения. Но как он ни старался, а шкурку все же порезал.
Наблюдавший за Мишкиной работой старый эвенк взял из его рук шкурку белки и сокрушенно покачал головой.
— О-бой! — воскликнул Куруткан. — Ча, ча, ча-а! Кака ти окотник, бельку не умеешь обиходить! Ай-яй-яй!
Дряблое лицо старика еще больше сморщилось, будто он собрался заплакать. Оно выражало страдание и досаду. Мишка от стыда рад был сгореть и исчезнуть вместе с пеплом.
— Э-эх, пошто добро портить?.. Зачем тогда биль бельку?..
Долго и терпеливо учил старый эвенк Мишку, чтоб тот больше не портил пушнину. Но и Мишка был парень смекалистый. Научился обрабатывать шкурки.
Зло и отрывисто залаяла Найда. Петра словно чем-то обожгло.
— Зверя поставила! — взволнованно воскликнул он и бросился сквозь чащобу на лай. Пробежал метров двести, остановился, чтоб по лаю определить расстояние. — Ох, совсем рядом!.. Надо потихоньку…
Затаив дыхание, ступая по-рысьи, мягко и ходко, Петр крался от дерева к дереву. Вдруг затрещало где-то совсем рядом… «Кто же это — сохатый или медведь?» — застучало в голове, и он, взяв на изготовку ружье, встал за толстое дерево.
Зверь остановился, потом снова раздался треск; между деревьями и густым подлеском замелькало что-то черное и громадное. Петр прицелился в черный лоснящийся бок, но зверь успел отпрыгнуть в сторону. Вот он снова показался на какое-то мгновение, и этого было достаточно, чтоб охотник вскинул ружье и нажал на спусковой крючок.
Раненый зверь прыгнул вверх, и над молодым ельником Петр увидел огромные разлапистые рога сохатого.
«А я думал — медведь!» — мелькнуло у охотника.
Глубоко внутри у зверя мгновенно расцвел яркий огонь. Жарким пламенем брызнули из глаз искры; обезумев от страшной боли, он птицей перелетел через собаку и, ломая все на споем пути, ринулся вниз, где сверкала холодной синью бухта Аяя.
— Аяя, потуши во мне огонь! — кричит могучее тело сохача.
Длинные, прекрасные ноги лося еще сильны, до них пока не добрался огонь смерти, они двигаются широко и размашисто.
Захлебываясь лаем, несется Найда, а за ней, сжимая в руках ружье, бежит охотник.
Далеко впереди чуть слышен лай Найды. Она удаляется все дальше и дальше, и наконец ее совсем не слыхать. Петр остановился. Ему стало жарко, как в июле, пот стекал ручьем и больно ел глаза.
Высокие сосны наклонили свои макушки и внимательно следят за исходом борьбы. Громко каркая, пролетела над кровавым следом ворона. Вспугнутый грохотом выстрела дятел вернулся обратно на сухую вершину дерева и, осмотрев свою оставленную работу, снова принялся за дело.
Петр бежит и бежит по следам.. На свежем снегу алеют красные ягодки таежной кислицы. Местами они щедро рассыпаны и лежат целыми пригоршнями.
— Крови много потерял… Скоро ляжет, — сказал охотник любопытным елкам, которые лезут в лицо, царапаются и нет-нет да подставляют ему подножку.
Снова послышался лай. Все ближе, ближе. Наконец Петр увидел под огромным кедром лежавшего на брюхе лося. Он был еще жив и, грозно потрясая массивными рогами, отбивался от наседавшей Найды. Большие, сердитые глаза налились кровью и были переполнены болью и бессильной ненавистью к человеку и его собаке.
«Эх, бедняга!» — Петр тщательно прицелился, чтоб не промазать и не продлить тем самым предсмертное мученье таежного красавца.
Грохнул выстрел.
«Ох, как громко!» — с болью выдохнул охотник.
Освежевав лося, Петр сел отдохнуть.