Петр незаметно подошел к дому Семена Малышева. У парня часто-часто забилось сердце. Совсем рядом, в этом высоком добротном доме спит его Вера. Вот она… кажется, протяни руку — и ты разбудишь свою любимую. Перед Петькой явился образ улыбающейся его чернявой — «цыганочки». В больших черных глазах через край плещется радость.
Долго стоит парень под окнами своего соседа. У него такое радостное светлое состояние, что не хочется его прерывать. Но тут выплыл ее отец. Темные цыганские глаза Семена полузакрыты кудрявым чубом. Они злобно сверкают. Семен сердито шепчет: «Не быть вашей свадьбе! Убью!»
Петьку словно обдало ведром холодной воды, и он понуро зашагал к своему дому.
Вот и его дом. В темноте он стоит настороженный и будто бы чужой. «Ворота на заложке», — подумал он и легко перелез через забор. За амбаром загремела цепь, залаяла, а затем радостно завизжала Найда.
— Узнала, моя голубушка, узнала! — ласково заговорил со своей любимицей Петька и подошел к ней.
Найда еще пуще завизжала от радости, облапила его и плотно прижалась к хозяину. Ревниво обнюхала. Успокоилась: нет запаха другой собаки. От хозяина приятно пахнет морем и тайгой, пахнет вкусной рыбой, крепким мужским потом и табаком. Радость переполнила душу собаки, и она, в порыве нежности и восторга, лизнула парня в щеку.
— Ох, Найда, до чего ты умная! Хорошая моя! Погоди, я тебя апчаном[48] угощу. — Петька достал из куля вяленого хариуса и дал его лайке, но та только лишь нюхнула и снова кинулась на грудь хозяина.
— Сдурела, девка, от апчана нос воротишь! Ишь обрадовалась… Как живете-то тут? А?
Найда в ответ повизгивает и крутит хвостом, дескать, живем ладно, дома все в порядке, а при такой-то радостной встрече разве пойдет в горло твой апчан. Ишь какой непонятливый!
— Но-но, спи, Найда, я тоже придавлю ухо.
Недовольная лайка опустила хвост и покорно проводила хозяина, молча, без жалоб.
Чтоб не разбудить мать, Петька не стал стучать. Он через потайник отодвинул щеколду и потихоньку открыл дверь. В сенях приятно пахло свежеиспеченным с анисом ржаным хлебом, богородской травой и еще чем-то бесконечно родным, привычным с раннего детства. Парень достал из кармана спички и зажег. При неярком свете он увидел у двери костыль Семена Малышева.
«Забыл, что ли?.. А может…» — Петьку обожгла недобрая догадка, и ему стало стыдно за себя, что он в отношении матери допускает такое. И чтоб не подтвердилась его нехорошая догадка, он тихо-тихо, переступая на носках, вышел на крыльцо и бесшумно закрыл за собой дверь. Крадучись, словно вор, он прошел по двору, залез по скрипучей лестнице на повети и зарылся в прошлогоднем сене.
Петька силится заснуть, но не может. Пробует считать до ста и больше, а пользы нет. Долго-долго ворочается парень в колючем сене. Наконец запел чей-то петух, потом другой, и вдруг, словно сговорясь, запели с задором, стараясь перекричать друг друга, все остальные аминдаканские петухи.
Дед Арбидоша про них так говорит: «У них, у этих чертовых кречетов, завсегда промеж собой ругань да драки. Ревнуют своих курчонок, черти окаянные».
Перед Петькой явился образ добродушного соседа, и кажется ему, что по всему двору рассыпалась, разметалась его сивая борода. Это пришел мутный рассвет. Потом во дворе кто-то звякнул железным предметом.
«Мать вышла доить Зорьку», — подумал парень и тут же вспомнил, что куль с вяленой рыбой он оставил на крыльце.
— Не успел через порог перешагнуть, скорей убежал к своей вертихвостке, — слышит Петр ворчливый голос матери.
Он полежал еще немного. Затем вылез из-под сена и спустился во двор. Перед ним стоит мать с подойником и сердито смотрит на повети, видимо ожидая оттуда еще кого-то.
— Здравствуй, мама!
Мать мотнула головой:
— Здравствуй, сынок!.. А в дом-то почему же не шел?
— Не хотел тебя будить.
— Эка чудак!.. Голодный?
— Не-е… Мама, я тебе привез твоих любимых апчанов.
— Спасибо, сынок. Как промышляли-то?
— Хорошо.
— Ну и слава богу.
Костыль Малышева стоял на прежнем месте.
«Значит, забыл, черт хромой, а я-то подумал», — сквозь густой загар выступила краска.
Поморки славятся своей чистоплотностью, а Наталья Прохоровна в своем Аминдакане считалась самой лучшей хозяйкой.
Белый, некрашеный пол был натерт с дресвой[49] и посыпан золотистым песком. Он мог смело поспорить в чистоте с кухонным столом другой неряхи. Подоконники были плотно заставлены цветами герани. В переднем углу красовался огромный фикус, из-за которого строго смотрели иконы в золоченых рамках.