А на следующее утро еще перед завтраком ко мне явился Альфред Лукич.
— Вы знаете, что вы у нас на судне не единственная творческая личность?
Губы его кривились, и вообще весь вид говорил, до какой степени это неприлично — быть так называемой творческой личностью.
— Да, собственно, никто и не претендовал, — сказал я.
— Ну претендовали или нет, это другое дело. Но так считалось. Однако выяснилось, что есть еще одна. Штрафовать эту личность сейчас будем. Я вообще-то к вам только по дороге — дай, думаю, загляну, может, и вы что-нибудь уже натворили…
— А что случилось?
— Творческая личность, то есть ваш коллега, водой залил каюту. Каюту надо теперь освобождать и сушить. Порча ковров, может, и не только ковров.
— Это дорого?
— Смотря с чем сравнивать. Да вы не опасайтесь — у вашего коллеги найдется чем заплатить. Хотя мы и не хотели его штрафовать. Мы даже хотели бы найти какой-нибудь предлог, чтобы его не штрафовать, но он сам совершенно не хочет нам помочь. Подтверждает, что находился в каюте и сам не закрыл кран, а когда начало течь через край раковины, то он слышал, что течет, но не мог уже отвлечься от работы. Потому, мол, столько и натекло.
— А что он делал?
— Говорит, что писал. Он говорит, что он — писатель.
— Имя-то хоть знаете? Должны же вы знать, кого собираетесь штрафовать?
— Да мы, собственно, тайны из этого не делаем. Вас интересует имя?
И, подняв к глазам какую-то бумажку, Альфред Лукич прочел по слогам:
— Са. Ро. Ян. — Ударение он сделал на «о»: Саро́ян.
— Уильям? — спросил я, уже понимая, что шутка с моей стороны получается грубая и совершенно неуместная. Не могло же так быть, чтобы на судне плыл Уильям Сароян, один из самых замечательных нынешних писателей. — Как его зовут-то, вашего, так сказать, Саро́яна?
Разыгрывал меня Лукич или нет, я не знал. Он снова поднял листок к глазам и, близоруко водя пальцем по буквам, прочел:
— Вил. Ли. Ам. — И, оторвав свой немигающий зеленый взгляд от бумажки, совершенно не смущаясь, сказал: — Предполагаю, что Вил Ли Ам и Уильям, может так случиться, одно и то же…
Он предполагал, что может, видите ли, так случиться.
— А вы что… знаете, кто этот Виллиам Сароян? — спросил он.
— Это еще миллионов шестьсот знают.
— Да ну?
Хоть бы щека у него дрогнула или глаз сощурился. Но не мог же человек, кончавший филфак и свободно владевший тремя языками, не слышать о Сарояне? Быть-то ведь такого не могло же? Чему их тогда там учат?