— Ну, где побывал? — спросил Андрей как ни в чем не бывало.
— Это тебя интересует?
— По правде говоря, нет. Но каким ты вернулся, меня интересует.
Я рассказал ему, что узнал о Вовке и о том, что собираюсь за ним ехать.
— Хилое вы племя, — с сожалением сказал он.
— Ты возьмешь его к себе?
— Дурацкие вообще-то вопросы, — сказал Андрей.
А теперь нужно было сделать еще один звонок. Я стал набирать номер, но палец срывался. Чтобы успокоиться, я принялся раскручивать закрутившийся шнур, вытер от пыли телефон, потом столик. Ну, не может же она не понимать, думал я, что выходить замуж просто так — нельзя. Она не имеет права. Это глупо. Это… нечестно даже. Вот до чего я договорился. Аппарат был вытерт, шнур размотан. Я набрал номер. Занято. Еще раз — опять занято. Наконец ответили.
— Аптека.
— Олю, Олю, пожалуйста…
— Оли нет.
— Как нет?
— Вот так — нет, и все. Звоните после пятнадцатого.
До пятнадцатого оставалась неделя. Я положил трубку. Уехала. Я тупо сидел у телефона.
Потом спустился в гараж, перед дорогой надо было все просмотреть. Машина не всегда со мной разговаривает, сейчас она тоже угрюмо молчала. Я подкачал колеса и залил масло в запасную банку. Когда начал возиться с аккумулятором, дверь скрипнула. Я оглянулся. В открывшейся щели каретных ворот стояла Оля.
В руках у меня хрустнуло стекло, я слышал, как из раздавленного ареометра полилась кислота, как стала капать на пол.
— Я думала, вы придете на Васильевский, — сказала Оля. — А вы… почему-то в порт…
Я не мог тронуться с места.
— Мне передали, что вы тогда… неделю назад… звонили. Я поняла.
— Что ты поняла?
— Что вы не хотите… Не позволяете мне…
Кислота начинала жечь мне под ногтями.
Цветной лес летел по обе стороны дороги. Деревья отражали звуки, и потому нас окружал гудящий самолетный гул. Он был не настолько сильный, чтобы мешать говорить, но мы с Олей и раньше говорили немного, а теперь стало ясно, что можем молчать часами, молчать, но думать об одном и том же. Вот так мы ехали и ехали, и я не знал уже, что из того, почему и куда мы едем, я ей говорил, а чего не говорил, но она все равно откуда-то знает.
— Ты действительно собиралась выйти замуж?
— Да.
Пятнистый лес кончился, теперь по обе стороны от нас жерновами поворачивались шершавые, по-осеннему плоские поля, маленькие фигурки на этих полях копошились у разбросанных ящиков; время от времени окутываясь облачком синеватого дыма, с дальнего поля пробирался вдоль опушки трактор, на проводах сидели, балансируя от порывов ветра, сороки. Я всегда верил тому, что она говорила, неправды она произнести не могла, так уж была устроена.
— А кто он?
Из низких облаков вдруг вынырнул двухкрылый уверенный самолетик. Он пересек небо над дорогой и, деловито накренившись, ушел за деревья.
— Если хотите, я расскажу, — сказала Оля. — Только зачем? Его же нет, сейчас уже нет. А тогда мог быть он, мог быть кто-то другой. Дело ведь не в нем.
Самолетик снова пролетел над дорогой, снова стал заворачивать, видно, он что-то искал в этом лесу.
— Они ко мне так и не звонили, — сказала Оля.
Километра два я соображал, что это за «они» и почему они должны были звонить. Потом вспомнил.
— К счастью, не понадобилось, — сказал я и опять подумал, что никогда бы не смог раньше представить себе Клаву с тем платком на плечах, что увидел на ней вчера. И еще я подумал, как мы придем к Каюрову вместе.
— Я видела его как-то из вашего окна, — читая мои мысли, сказала Оля. — Он гулял по двору с собакой… А потом я слышала, как собака выла. Прямо над нами.
Оторвав глаза от дороги, я посмотрел на нее. Она смотрела на меня, и лицо ее светилось.
— Я счастливая сегодня, — сказала она.
Такая она была с вечера, с той минуты, когда я сказал, что возьму ее с собой. Она спросила, возьму ли, и я сказал:
— Возьму, если хочешь.
— Хочу ли… — И села на постели. — Мы все ночью да ночью видимся. Целый год — и все ночью. Да как же так можно? Я все думала, думала… От кого-нибудь скрываете? Вроде нет… Так почему тогда? Разве вам интересно, если я только игрушка? Неужели этого хватает? Но это же глупо, глупо… Я не в жены к вам набиваюсь, не думайте. Но мы с вами до сих пор не друзья и даже не хорошие знакомые…
Потом была ночь, а потом было утро, но она не прятала глаза и не натягивала одеяло до шеи — одна мысль о том, что мы поедем с ней вместе, поедем туда, где я нужен, хоть нас там никто не ждет, освободила ее от прежней неестественной стыдливости.