Он опять вытер руки. Стоит. Над маской влажно светится его лоб.
— Изменим план операции.
И опять печально качнулись золотые обручики.
— Сильный зажим. Так.
Рука Андрея отставлена назад, операционная сестра уже держит что-то наготове, вкладывает ему в пальцы. Напрягся. Руки ассистентов что-то осторожно и сильно перехватили. Все трое застывают. И сестра, которая готовит инструменты, тоже застыла. Что же хотел сказать мне Андрей? Это что-то такое, с чем и я должен быть согласен, иначе бы не сказал…
У Андрея на лбу выжимаются капли пота. Быстро растут.
— Очень мощную, — говорит он.
Сестра дает толстую нитку.
Так что же он хотел сказать?
И вдруг тут, стоя над спящим Володей, я осознаю, что никому это не нужно, чтобы мы с ним продолжали врать. Почти ничего не осталось — это видим мы оба, и нынешняя встреча не продлила, а закончила наши с ним общие дела. Если ему удастся выкарабкаться и он вернется в свой поселок, то он уже не будет писать мне уличающие письма, и я уже не стану писать ответы так тщательно и щадяще. Близкий человек в нем для меня давно умер. Я стою над Володей, которого оперируют, и мне страшно. Страшно оттого, что мне за него не больно. И я хочу найти виновных, виновных в том, что я, друг его детства, за него сейчас не молюсь. Кто в этом виноват? Неужели я сам? Ведь после молчаливой клятвы быть всегда вместе я первым нарушил ее, поступив в то училище, куда он поступить не мог. Кто виноват, что наши пути с Вовкой должны были так круто разойтись? Судьба? Я не мог найти виновных. И тут я вспомнил опять его натюрморт. Он мог называться по-разному: «Ящик и корзина», «Живое и неживое», а мог называться и одним словом — «Судьба». Людей, которые дружат, нельзя разлучать, думал я, даже если эти люди еще совсем дети. Заново ничего не выходит, и время идет, и уже нет любви и нет дружбы, но они необходимы нам, и тогда на их месте поселяется стыд, стыд от того, что мы предали самих себя, зачерствев. И уколы этого стыда я даже сейчас с готовностью принимаю за что-то другое. Мол, тревожусь за Володьку. Хватит врать. Не особенно-то я за него тревожусь, просто не хочется себя считать черствым дерьмом. И признаваться, что с дружбой, которую нам завещали, ничего не вышло. У Марии Дмитриевны с Верой Викторовной выходило, а у нас не вышло. У Насти же не осталось даже чувства родственности. Там, в море, она плачет о Володе, но воспоминаний об одной поездке к нему и грусти о том, что никак не получается заключить с ним мир, ей, кажется, за глаза хватает. Но что же мне их судить? У меня есть своя сестра. Много мы с ней думаем друг о друге?
— Йод, — говорит Андрей. Распрямляясь, он неопрятно, удовлетворенно вытирает руки о халат на животе. — Всем мыть руки.
Мы стоим с ним глаза в глаза, и он все еще трет руки о себя.
— Знаешь что, — говорит он. — Тебе не надо тут быть.
Здесь не может быть никаких объяснений, и я поворачиваюсь, чтобы уйти из операционной.
В вестибюле клиники я встретил их обоих — Олю и человека из архива. Оля ко мне кинулась. Когда я сказал, что операция еще не закончена, они ничего не поняли. Операция не окончилась, а я уже оттуда вышел. Почему же я вышел?
До конца операции мы сидели и, исключив из рассмотрения тот случай, когда наши заботы не понадобятся, распределяли обязанности на ближайшие дни. При этом распределении главную роль играла Оля.
— Я мало что умею, — сказал человек из архива. — Но я научусь. Мне только надо объяснить. Вот эти капельницы, которые будут стоять рядом… А если он будет просить пить?
Через два часа нам сообщили, что операция окончена. Все зависит от общей жизнеспособности организма, сказали нам. Состояние? Такую операцию никто не переносит легко. Но остальное может показать только время.
Андрей не стал относиться ко мне иначе.
— Кто ж виноват, что мы одних любим, а другие нам безразличны? — сказал он. — Только не надо делать вида. А эта твоя Оля — она действительно работала медсестрой?
— Работала.
— Надо вернуть, — сказал он. — Во что бы то ни стало надо вернуть. Нынешней медицине такие необходимы.
— Практика, кажется, у нее небольшая.
— Ну, чего-чего, а этого-то она получит сколько хочет. Надо операционной сестрой делать. У нее сердце есть. Ты не замечал?