Людвик проснулся от тихого скрипа двери. Наконец-то появился Эда. Он, не зажигая света, разделся в темноте. Затем в пижаме спокойно уселся за стол и застыл в неподвижности.
— Ты можешь себе представить, — внезапно заговорил он, обращаясь к Людвику, словно знал, что тот не спит, — даже в «Денницу» заходят эсэсовцы, Конечно же, в штатском, но я-то их знаю, у меня на них нюх…
В полудремоте Людвик слышал его тихий голос.
— Расползлись повсюду как клопы, — сердито продолжал Эда. — Натыкаешься на них на каждом шагу. Каким надо быть толстокожим, чтобы жить рядом с ними, сидеть бок о бок, притворяться, что не замечаешь их, что они тебе не противны. А между тем тебя рвет от них, иной раз так и хочется съездить по морде. Но увы, человек не волен делать, что ему хочется, он должен держать себя в руках, уметь владеть собой, сжимать кулаки в карманах. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы вести себя так, как надо… Но стискиваю зубы и выгибаю спину…
— Иди-ка лучше спать, — со вздохом проговорил Людвик.
— Разве я могу уснуть? Сколько мыслей, аж голова трещит, все в ней кипит, как в котле… Разве можно заснуть с такой головой?
Послышался слабый вздох, затем стон, как от боли. У Людвика мурашки побежали по коже. Потом послышались глухие, гулкие удары, будто Эда бился головой о стол.
Людвик испугался, вскочил и зажег свет.
На него глядело изможденное лицо с бессмысленно вытаращенными глазами. Казалось, они видят не Людвика, а только то, что представляется разгоряченному воображению Эды.
Людвик взял его под руку и стал уговаривать:
— Ладно, брось ты! Зачем попусту расстраиваться? Ложись лучше. Успокоишься и, может быть, даже заснешь.
Эда не противился, он был послушен, как провинившийся ребенок, позволил довести себя до кровати, сел на край, но ложиться не захотел.
— Оставь меня, — сказал он. — Еще немножко посижу, а потом попробую заснуть и все забыть.
Людвик выключил свет, завернулся в одеяло и тут же уснул. Однако и во сне ему казалось, что Эда все еще сидит на кровати и неподвижно глядит в пустоту.
Когда Людвик проснулся, Эда уже завтракал. Он сидел гладко выбритый и, казалось, в добром настроении, будто бы ночью не произошло ничего особенного, будто у него и не было припадка, будто он не говорил ничего странного и не бился головой о стол. Только выглядел он уставшим и без конца зевал, словно ему не хватало воздуха.
— Тебе получше? — поинтересовался Людвик.
— Чего ты все заботишься обо мне? — отрезал он. — Ничего со мной не случится. Не беспокойся, не умру…
Людвик рассказал ему об инженере Дашеке, как тот пригласил их обоих в гости, так что выспаться сегодня им не удастся.
— А что он отмечает? — спросил Эда без особого интереса.
— Не знаю. Скорее всего, день рождения.
Эда уже оделся и направился к двери.
— Ага, — сказал он уходя, — если у нашего рекламного человечка в самом деле день рождения, то надо подарить ему насос, чтобы иногда поддувать ему пузо или толстые щеки.
И уже в дверях скорчил гримасу.
7
Хотя Людвику и не хотелось признаться, но порой он сожалел, что уехал из дому. Там, в родном городе, его жизнь имела какой-то смысл, какую-то цель, хотя и не особенно ясную. Там Людвик находился в привычной обстановке, со своими близкими, там у него были знакомые, друзья, с которыми его объединяли общие интересы, В большом городе он чувствовал себя покинутым, одиноким, предоставленным самому себе; работа с утра до позднего вечера не приносила удовлетворения, как и приработок за сверхурочные. Он уезжал из дому не для того, чтобы ради мизерной добавки к зарплате отказаться от столичных радостей.
Возможно, все это представлялось бы ему не таким мрачным, будь рядом близкий человек, друг, с которым можно поделиться пережитым, вместе пойти куда-нибудь немного развлечься, о чем-то поговорить. Эда не мог быть таким другом, он вел странную, независимую жизнь, окружающие люди, в том числе и Людвик, его не интересовали. Может, он просто не считал Людвика равным себе, но ясно было одно: в дружбе с ним Эда не нуждался. Казалось, он погружен в себя и не желает входить в доверительные отношения ни с кем. Своей болезненной замкнутостью Эда словно бы специально отпугивал от себя людей.
Работы в проектном бюро не прибавилось. Вначале думали, что чертежники с Водичковой улицы не сумеют своевременно передать конструкторскому отделению на Харватовой все детальные разработки проектов — так их было много, но потом вдруг пронесся слух, что заграничный заказ, над которым все так горячо трудились, в основном выполнен и отослан заказчику. И вот нежданно-негаданно выяснилось, что делать чертежникам нечего. Новых задач перед ними не ставили. И все поняли, что слухи были не пустые, когда начальник бюро объявил, что сверхурочных больше не будет и со следующей недели устанавливается обычный восьмичасовой рабочий день.