— Боже мой! — в страхе воскликнул Людвик.
— Нас обступили люди. Как раз в это время проезжал патруль. Все убежали, и я тоже.
— Вы думаете, Эду будут искать?
— Едва ли. Никто его не знает, — сказала она и расплакалась. — Как жаль, что это произошло. Я и думать не могла, что он все примет так близко к сердцу. Он рассердился на меня за то, что я сидела с этими немцами… получилось это случайно, я туда обычно не хожу…
— У вас с Эдой что-нибудь было? — спросил ее Людвик напрямик.
— Это вас не касается, — резко ответила она. — И дело не в том. Я боюсь, что Эда не придет домой. Он может опасаться, что я на него донесу…
— А вы не донесете, нет? — допытывался Людвик.
— Вот о чем я и хотела с вами поговорить.
Она сняла очки и протерла стекла фланелевой тряпочкой. Только сейчас Людвик обратил внимание на ее глаза — ввалившиеся, усталые и испуганные.
— Если Эда вдруг позвонит или как-то объявится, то прошу вас, скажите, что ему нечего бояться, я никогда не выдам его…
— А что у вас общего с немцами? — не унимался Эда.
— Ничего. Что у меня с ними может быть? — притворно удивилась она. — Просто привыкаю к их присутствию, как мы привыкаем к дурному воздуху. Ведь это естественная жизненная необходимость. Разве не так?
Она подошла к кровати и легла не раздеваясь. Растрепанные волосы закрывали белую подушку.
— Я должна была обо всем рассказать, — проговорила она совсем тихо, — чтобы вы знали, как все было. Теперь уходите, я до смерти устала.
В эту ночь Людвик не уснул. До рассвета прислушивался он к шорохам в доме, к скрипу дверей. Он ждал Эду. Он снова и снова обдумывал случившееся, но так и не знал, что ему делать, где и как встретиться с Эдой, где тот скрывается, придет ли он на работу. Что, собственно, произошло с Эдой? Если вдуматься, то сейчас он в руках Коциановой, а это страшно. Отдать Эду на милость такому человеку, как Лили Коцианова! Ведь если она что-то вобьет себе в голову, ее ничто не остановит — пойдет к этим своим друзьям и донесет на Эду. Ей поверят, даже если она солжет, даже если у Эды будет алиби.
Все остальное отступило на задний план, на первом плане оставался страх за Эду. Бесполезно было бегать по улицам и высматривать среди спешащих пешеходов его сутуловатую фигуру. Столь же бесполезно было искать его в кафе, ресторанах и даже в баре «Денница». Несомненно, Эда где-то укрылся от людей и от всего мира.
К утру Людвик вспомнил недавний разговор с Эдой, который, на первый взгляд, был вроде бы незначительным, но он свидетельствовал о его душевном состоянии в последние дни.
«Тебе следовало быть благоразумным», — наставлял его Людвик.
«Оставь меня в покое с этими твоими наставлениями, — сердился Эда. — Почему именно я должен быть благоразумным, а не другие? Весь мир теперь — сплошной сумасшедший дом, и все люди чокнутые…»
«Надо принимать все так, как оно есть, — старался Людвик охладить пыл Эды. — И не каждого нужно ругать и говорить, что именно он во всем виноват…»
«А разве не виноват? Разве мы не виноваты в том, что эти сверхчеловеки хозяйничают у нас? Я знаю один способ, как расправляться с ними: давать при встрече по зубам. Причем так, чтобы с катушек долой. Всем известно, что, если кому-нибудь врежешь хорошенько по морде, с него сразу же слетает спесь, и он чувствует себя маленьким, обгаженным, весь трясется от страха. Поэтому я считаю, что самый верный способ — влепить каждому по основательной затрещине…»
«Это способ, каким они сами пользуются», — напомнил ему Людвик.
«А почему бы нам не бить врага его же оружием? — стоял на своем Эда. — Пусть они знают, что мы не олухи какие-то… что и мы можем бороться».
«Попробуй сделай это — тут же на месте пристрелят».
«Ну и что? — сказал Эда, подпирая рукой больную голову. — И все равно стоит кой-кому съездить по рылу так, чтобы он в штаны наложил…»
Невозможно было втолковать Эде отказаться от этой навязчивой идеи, переубедить его. И теперь, по всей вероятности, от отчаянных заявлений он перешел к прямым действиям: избил Эрнста и другого эсэсовца, хотя оба были в штатском. И, несомненно, он пошел на такой шаг не из-за барышни Коциановой, как она самонадеянно думает…
Первым, кто из квартирантов уже поутру поинтересовался Эдой, был пан инженер Дашек. Когда он возвращался из ванной, то задержал взгляд на неразобранной кровати Эды и обронил вопрос, который насторожил Людвика: