И вот в июле в одну из суббот я неожиданно появился дома. Мама встретила меня со слезами на глазах, не знала, как и приветить. Ее интересовало все, самые малейшие подробности моей жизни: что я делаю вечерами, и особенно воскресными, раз уж никак не удосужусь приехать к ней. Она не хотела поверить, что я могу жить вдалеке от нее, без ее опеки, без ее материнской ласки.
Она жаловалась на здоровье, сказала, что в последнее время частенько болеет — вероятно, дает себя знать возраст, по ночам ей не спится, потому и днем голова тяжелая.
— Что-то мне все нездоровится, — сказала она. — Наверное, лучше уже не будет. Только хуже.
На крыльце послышались шаркающие шаги, кашель Хромого. Услышав в кухне голоса, он заглянул в окно.
— А-а, гость из Праги! — удивился он. — Хорошо, что вспомнил отчий дом, а то ведь и вовсе забудешь, откуда ты родом!
— Я привез вам две пачки табаку, — ответил я ему вместо приветствия.
В последнее время он пристрастился к трубке, усаживался поудобнее на скамеечке перед домом, брал длинную трубку с фарфоровой головкой, набивал ее, не сразу разжигая, затягивался, сплевывая во все стороны коричневую слюну.
Я протянул ему табак, он, довольный, пробормотал:
— То-то же! Теперь я буду лучше думать о тебе.
Он вошел в дом, без приглашения присел к столу и молча смотрел, как я доедаю угощение, которым на радостях потчевала меня мать.
— Хорошо, когда есть аппетит, — рассуждал он. — А знаешь, зайди-ка ты в трактир «На уголке». Там тебе будут рады…
— Да, пожалуй, сходи, — добавила мать, которая, хоть и сетовала, что сын не живет дома, гордилась тем, что он работает в Праге.
— А что, трактирщик Пенкава не вернулся? — спросил я.
— Да где там! — ответил сосед, опуская седую голову. — Никто не знает, что с ним сталось. Одно время в предместье слух прошел, что с ним вышла ошибка. Немцам будто бы донесли, что в трактире на нашей окраине творится что-то подозрительное, а так как они не знали про другой трактир, то и прикрыли этот, «На уголке». Речь-то шла о «Трактире у стеклодувки». Только бедняге Пенкаве все равно обратного пути не было…
— А что говорят о стеклозаводе? — нетерпеливо спросил я.
— Да поговаривали, что там, в лесу, немцы нашли припрятанное оружие. Чуть не целый склад…
— Ну а о Зубодере что толкуют?
— Никто из них не уцелел, — удрученно проговорил Хромой, скорбно опустив углы губ.
…Вечером я сидел в трактире «На уголке». Гостей обслуживал теперь новый трактирщик, здесь, как и раньше, собиралась вся округа. Хромой со своими партнерами резался в карты.
— А вот и пражанин, — приветствовали меня, когда я вошел в трактир. — Ему в Праге живется весело, что наша еда — хлеб да вода…
— Хорошо, где нас нет, — напомнил им я.
— Зато трактиры там на каждом углу, — не унимались они.
Пришел Ярослав. Он искренне обрадовался, по-дружески крепко пожал мне руку. Мы сели, выпили по кружке пива, но разговор как-то не клеился: у каждого была своя жизнь.
— Я слышал, тебе в наследство достался мотоцикл, — вдруг сказал Ярослав.
— Мне? Ты не шутишь?
Только теперь я вспомнил, как после ареста Хадимы к моей матери зашла та портниха, к которой он ездил, и сказала, что Хадима просил ее, если с ним что случится, передать мотоцикл мне: мол, у меня он будет в надежных руках.
— Откуда ты это знаешь? — спросил я у Ярослава.
— Да я как-то зашел к ней, сказал, хочу, мол, купить мотоцикл, — признался Ярослав. — А она ни в какую и слышать ничего не хочет, говорит, мотоцикл твой: Хадима просил ее перед смертью отдать его тебе…
— Перед смертью?
— Она сказала, что немцы его казнили.
И я вспомнил Хадиму, его горькую и гордую улыбку, услышал его глухой голос: «Все равно рано или поздно они меня схватят».
Мне представилась сцена на фабричном дворе, когда его уводили и когда он вдруг остановился на границе света и тени…
— Я попрошу, чтобы она отдала тебе этот мотоцикл, — сказал я Ярославу и был счастлив, увидев, как он обрадовался.
В воскресенье я проснулся поздно. Мать куда-то ушла, вероятно за провизией. На столе стоял завтрак, на плите — еще горячий кофе.
Небо был закрыто тучами, моросил частый дождик. Я подыскал в прихожей старый дождевик и пошел по мокрой проселочной дороге к стекольному заводу.