Держался он спокойно и лишь изредка посмеивался, да и то словно вынужденно, чтобы соседи по купе не подумали, что он задается, хотя явно не прислушивался к их болтовне. Он был погружен в свои размышления. Время от времени он молча кивал, будто соглашаясь, а потом снова отворачивался к окну и смотрел на низенькие убогие домишки вдоль железной дороги.
Поезд затормозил и остановился у станции.
В это время кто-то рассказывал старый, бородатый анекдот о неверной жене. Все дружно гоготали.
Однако парень у окна опять не смеялся.
— Эда, может, ты знаешь анекдот получше? — обиделся рассказчик.
— Да нет, — после небольшой паузы ответил тот. — Слушать-то я их слушаю, но быстро забываю. Хотя вот такой случай… Всякое может с человеком произойти… — Слабая улыбка промелькнула у него на лице. Но что он хотел рассказать, так и осталось неизвестно.
Здесь все, по-видимому, давно знали Эду. Людвику же он показался странным, непонятным и своей спокойной сдержанностью и удивительной задумчивостью словно притягивал его.
— Даже не побрился перед дорогой! — донимали его.
— Не успел. До утра прощался, — искренне признался он, будто в этом не было ничего особенного. — А потом не хватило времени.
— Что ж, всю ночь в трактире просидел? Или в баре? Или у какой-нибудь дамочки?
— У невесты.
— Никак жениться собрался?
— Почему бы и нет? Пора уж. Только сначала надо кое-какие дела привести в порядок…
Снова заговорили о Праге, кто где намерен жить, у кого в столице есть знакомые или родственники. Некоторые уже заранее подумали о жилье и договорились о частной квартире.
Когда спросили Эду, где собирается жить, он равнодушно бросил:
— Там видно будет.
— У меня тоже жилья нет! — вдруг испугался Людвик. — Я думал, в Праге нам что-нибудь предложат…
— Тебе предложат выспаться в тюрьме, — заметил кто-то, и все опять рассмеялись.
— Что-нибудь придумаем, — успокоил Людвика Эда. — Не ломай себе голову заранее.
Людвик с благодарностью посмотрел на него и улыбнулся, прочтя в его живых глазах полное понимание.
И тут сразу вспомнил, где видел Эду. Он работал в соседнем инструментальном цехе и иногда заходил к ним, и тогда все приветствовали его как старого знакомого. Одни восхищались им, другие завидовали — когда-то он успешно выступал за их клуб. И хотя боксерские перчатки давно уже висели на гвоздике, до сих пор Эда еще грелся в лучах своей былой славы.
— Это тот, что дрался с Некольным, — говорили парни, провожая его взглядом.
О чемпионе Эде Гоудеке многие вспоминали с восторгом, рассказывали удивительные истории о том, как мужественно и с каким мастерством дрался Эда с очень сильными и опытными боксерами и побеждал.
А завистники — и такие были — наговаривали на него: мол, из-за этого бокса у Эды что-то перевернулось в мозгах, иногда у него ум за разум заходит и тогда он говорит бог весть что и ведет себя как лунатик. Правда это или досужие вымыслы, Людвик не знал.
Поезд замедлил ход, подползая к перрону закопченного Смиховского вокзала, стоящего в окружении одноэтажных серых домишек. В грязных окнах отражалось полуденное солнце.
Когда они уезжали из дому, никто не провожал их, а здесь, в Праге, никто не встречал. Они стояли на перроне со своим нехитрым багажом и гадали, что делать дальше.
Вокруг что-то громыхало, сновали люди, спешили куда-то, кричали, издали доносились звонки трамваев, гудки машин — город сразу затягивал их в свой водоворот.
Они вышли на многолюдную улицу, держась поближе друг к другу, чтобы не потеряться в сплошном человеческом потоке, совсем как парни, приехавшие из глухой деревни в город попытать счастья.
Впереди всех, конечно, шагал Эда, он хорошо знал Смиховский район и объяснял попутчикам, на какой трамвай сесть и до какой остановки доехать. Хуже всех чувствовал себя Людвик. Он в Праге был всего один раз, и эту поездку помнил смутно. Теперь же огромный город его подавлял, казалось, что он вряд ли когда-нибудь освоится на этих улицах, и он беспокойно оглядывался на попутчиков, боясь потеряться. Но те с самых первых минут в городе были внимательны к нему, хотя у каждого хватало своих забот, и Людвик был благодарен им.