Эда читает газету, длинный список имен, имена звучат монотонно, как в реквиеме, когда оплакивают умершего…
Кадр за кадром сменялись воспоминания и внезапно обрывались, затем — пустая неотснятая пленка, пока ее не покрыла вуаль сна.
Поезд сбавил ход, за окном летели искры от паровоза, казалось, с большим трудом движется он в ночной тьме. Вскоре поезд подошел к перрону вокзала родного города Людвика.
Людвик шагал по привокзальной улице, по тихим спящим переулкам. Тот одноэтажный домик с чердачным окошком под черепичной крышей, со светлой штукатуркой и темными наличниками навсегда остался родным и дорогим его сердцу домом, ибо тут он родился и прожил лучшие свои годы.
Нигде так хорошо не спится, как дома. Хотя Людвик и лег поздно, он тем не менее взял реванш за все свое недосыпание. И спал до обеда в обстановке полного спокойствия и тишины.
Утром мать не стала его будить, пусть сынок хорошенько выспится, на цыпочках прошла мимо и неслышно закрыла за собой дверь.
А после обеда пришлось подробно отвечать на многие вопросы: как он живет, где устроился, нравится ли ему работа, что за друзья у него, как он проводит свободное время. И Людвик охотно рассказывал об Эде, о хозяйке квартиры, о своих соседях, о работе в проектном бюро и о дяде, которого искал дома, в Голешовицах, а нашел в кафе.
— Я всегда говорил, что он подонок, а он к тому же еще и бабник, — заметил дедушка. — У меня на таких негодяев нюх…
Хотя дедушка чувствовал себя неважно, порой заходился от тяжелого кашля, похудел за то время, пока Людвик его не видел, но сохранил житейскую мудрость и ненасытность в еде. И курил, как улан, хотя курение ему явно вредило.
— Разве он послушается, — жаловалась мама. — Я ему говорю, да мои слова как об стенку горох. Вот уже неделю он не выходит на улицу. Доктор сказал, что он на ногах перенес воспаление легких.
Ганичка подсела к Людвику и с горечью проговорила:
— Какой ты противный мальчишка, уехал и пропал. И не вспомнил о нас. Тебе не стыдно?
Людвик ссылался на разные обстоятельства: надо было устроиться с жильем, привыкнуть к новой жизни, сейчас много сверхурочной работы, он занят до позднего вечера, — но никто из домашних эти его доводы не воспринимал всерьез.
— И все же у тебя только один дом, — молвила мама. — Уважай его, пока он у тебя есть…
Больше сидеть за столом он уже не мог; внезапно все показалось бедным, тесным, незначительным. Он решил пойти развеяться в трактир, где надеялся встретить своих старых друзей.
Но днем в воскресенье трактир был полупустой. Он застал только Вашека, тот сам с собой играл в бильярд, разыгрывал самые трудные варианты и весь отдавался игре. На Людвика он никак не среагировал, будто виделись они ежедневно. На вопрос приятеля, где остальные, он коротко бросил через плечо, что все ушли на стадион, там сегодня спортивный праздник. Людвик еще немного постоял, посмотрел, как искусно владеет Вашек техникой игры, как мастерски подкатывает он блестящие цветные шары и затем спокойно кладет их в лузы.
Людвик направился на стадион. Казалось, вся жизнь города сосредоточилась в одном-единственном месте — там, где проходили спортивные состязания.
У бортика столпились люди. Людвик с трудом протиснулся поближе к стадиону, чтобы посмотреть на велосипедистов, стремительно проносившихся по беговой дорожке перед ним. Их сопровождали крики болельщиков. Чем больше кругов они преодолевали, тем меньше кричали зрители, и в конце концов слышались только свистящие звуки колес да шумное дыхание обливающихся потом спортсменов. Когда один оторвался от своих соперников, стадион снова пришел в движение, но тут случилась беда: на повороте велогонщик упал и погнул колесо. Тогда он спокойно взвалил велосипед на плечи и пошел к финишу пешком, обгоняемый весело смеющимися товарищами. Весь стадион зашумел, зааплодировал.
Наконец Людвик заметил своих друзей. Они сидели на сколоченных для такого случая скамейках возле маленькой, тоже наспех сколоченной трибуны.
После велосипедистов на стадион вышли женщины, одетые в облегающие оранжевые спортивные костюмы, и стали демонстрировать упражнения со скакалками. Но зрители оценивали не столько номера, сколько внешние данные спортсменок, подсмеивались над неуклюжестью, излишней полнотой некоторых, отпускали грубоватые шутки.
Друзья Людвика без особой радости приветствовали его, потеснились, чтобы и он мог сесть, и продолжали с неослабевающим интересом следить за тем, что происходило на поле.
Когда женщины в оранжевых костюмах бодрым шагом покидали стадион, зрители шумно проводили их аплодисментами и свистом.