Впрочем, тот злополучный день, когда отчаяние помутило ум инженера и толкнуло его на безрассудный поступок, сказался не только на его репутации. Берцеллиус больше не бросался на людей, но рассудок его так и не оправился от августовского потрясения. Бремя немыслимого с виду факта — того, что люди добровольно отказались от его «Антипода», машины, для их, людей, блага предназначенной — оказалось слишком непосильным, слишком губительным, и что–то в Берцеллиусе надорвалось, пытаясь осмыслить эту трагическую нелепость. Душа его ссутулилась, как ссутуливается жилец дома, просевшего под натиском времени, что–то тяжеловесное, по–медвежьи неповоротливое появилось в его раз и навсегда оглушенном сознании.
Перед выпиской Блейлер предупредил инженера, что он уже никогда не будет прежним, и посоветовал отнестись к этому с мудрым смирением, с каким раненный на войне относится к своему увечью. Врач также посоветовал Берцеллиусу навсегда забыть об «Антиподе», дабы мысли о нем не спровоцировали рецидив душевной болезни. «Пропускайте через себя действительность так, — говорил Блейлер, — словно она — река, а вы — русло. Не давайте ничему всерьез задерживаться в вашем сознании, и спокойствие не покинет вас». И на прощанье Блейлер подмигнул инженеру, словно оба они были посвящены в какую–то тайну.
Первое время Берцеллиус скучал, не знал, чем себя занять, тяготился непривычным для себя бездействием. Заложив руки за спину, он целыми днями блуждал по квартире и старался не думать об «Антиподе». Не думать было трудно. «Он река, а я — русло», — твердил про себя Берцеллиус, но заклинание не помогало, ибо запретный образ упорно возникал у него в голове. «Антипод» мерещился ему повсюду: за окном, где падал медленный, тающий на лету ноябрьский снег, в дымчатой амальгаме старого овального зеркала, перед которым инженер останавливался, чтобы подравнять щеткой отросшие усы, в очертаниях тяжеловесной хозяйской мебели. Близость машины, созданию которой он посвятил всю жизнь, близость незримая, но ощущаемая всем его настороженным естеством, налагала отпечаток на каждую мысль, на каждое движение души, и даже в самых потаенных уголках — памяти и квартиры — нельзя было укрыться от этого навязчивого фантома.
Первый, пока еще робкий шаг к преодолению прошлого помогли сделать книги, которыми были уставлены полки квартиры. Стараясь отвлечься, инженер перечитал все, что только нашлось в хозяйской библиотеке, вплоть до «Горнолыжного бюллетеня» за 1897 год. Интересного было мало — не впечатлили Берцеллиуса ни сказки братьев Гримм, ни трехтомный эротический роман Присциллы Кинбот, ни довольно известные в то время, но совершенно неудобочитаемые писатели Джуст и Пройс. Но среди прочего ему попался журнал «Юный изобретатель», и на его страницах отыскалось нечто любопытное. В разделе «Кухня для самых маленьких» наряду с целлулоидным стаканчиком для зубочисток и телескопической кружкой с «приспособлением для папиных усов» был описан некий пенковзбиватель Гопкинса, устройство, которое, как обещал автор статьи, «порадует твою маму или сестренку и станет для них отличным подарком на Рождество, дружок». На специальной вкладке имелась подробная схема прибора и руководство, как изготовить его в домашних условиях. Снисходительно хмыкнув, Берцеллиус в тот же вечер смастерил собственную модель пенковзбивателя, с пружиной от найденных в чулане бездыханных ходиков и приводом от кофейной мельницы. Пенковзбиватель получился, правда, слишком напористый, сильно разбрызгивал молоко и напоминал скорее миниатюрный двигатель для моторной лодки, но работа над ним помогла Берцеллиусу воспрянуть духом. Душа его жаждала созидания, но, потерпев неудачу с «Антиподом», браться за что–то большое он опасался, и идея простых, практичных домашних приспособлений показалась ему достойным выходом.
На следующий день, раздобыв все необходимое, он принялся мастерить различные приборы — шапкосниматель Берцеллиуса, ухопочесыватель Берцеллиуса, пятнозастирыватель Берцеллиуса, маслонамазыватель Берцеллиуса и другие не менее полезные устройства, способные существенно упростить быт современного человека. Приборы были хитроумнейшие и состояли в основном из проволоки и шпагата, покупаемых в писчебумажной лавке Дюваля на рю Курб. Пусть он не смог принести пользу человечеству своим «Антиподом» — он обставит жизнь обывателя таким комфортом, что тому и пальцем не придется шевелить для выполнения многообразных повседневных дел. Вдохновленный этой благой идеей, инженер непрерывно улучшал и переделывал свои устройства. Особенно повозиться пришлось с мухоприхлопывателем Берцеллиуса. Он перепробовал четыре модели, все как одна неудачные, и только пятая, дополненная пружиной от мышеловки и пробкой от шампанского, заработала как надо. Вершиной его инженерных трудов стал «уловитель снов», громоздкий аппарат из четырнадцати граммофонных пластинок и старого фонографа, приобретенного по случаю на блошином рынке. Укладываясь вечером в постель, инженер крепил к вискам две смазанные спиртом присоски, провода от которых тянулись к аппарату, нажимал на «уловителе» клавишу и через некоторое время засыпал. Наутро он вынимал из аппарата пластинку и ставил ее под иглу граммофона. В раздававшихся шипении и хрипах Берцеллиус, как ему казалось, смутно различал сюжеты своих снов — шамканье беззубой старухи, продававшей красные штопаные носки у него в ванной, шелест сухих листьев в мешке у Ферже, вырядившегося святым Николаем, чтобы совершить восхождение на Эдельберг, треск станиолевого листа, в который Блейлер, молодцеватый приказчик в цюрихском универмаге, заворачивал ему протухший говяжий язык. Берцеллиус завел большую тетрадку в кожаной обложке, куда заносил схемы приборов, их названия по–немецки и по–латыни и примерную стоимость в производстве. Сами приборы он снабжал соответствующими ярлыками и аккуратно расставлял на полках квартиры. Инженер нисколько не сомневался, что со временем, когда о его выходке забудут, он явит эти устройства миру, и тогда его честь и репутация будут восстановлены.