Судья, казалось, был доволен, что напугал их, а потом неохотно разъяснил, что Феде было всего тринадцать лет и что, следовательно, он не может считаться совершеннолетним, а посему и заменяется ему ссылка в Сибирь ссылкой в Соликамский монастырь на три месяца.
Тогда тётка расплакалась от радости, а дядя, вытянув руки по швам, выпрямившись, повторял:
— Покорно благодарю за милость, ваше высокоблагородие! Покорно благодарю…
— Должен дать форменную подписку, что доволен судом, — строго сказал секретарь. Федя написал, что доволен.
ГЛАВА II
И вот он поехал в ссылку.
Лошадь бежала неторопливой рысью. Всё так же поскрипывали полозья. По обеим сторонам дороги тёмной стеной поднимался лес. Из Дедюхина выехали засветло, а дороге конца не видать. Хорошо, хоть ветер утих.
Больше двухсот вёрст проехали от Перми. С непривычки Федю тошнило. Сильно мёрзли ноги.
Скорее бы уж доехать.
Лес кончился, потянулись поля. Город близко!.. Нет, опять лес, ещё гуще, ещё черней. Дорога пошла в гору.
— Ну, вот и Соликамск, — сказал ямщик.
— Где?
Федя ничего не мог различить. Вскоре выехали на открытое место. Ветер донёс собачий лай. Справа зачернела небольшая роща.
Неожиданно выросли избушки. Вдали показались строения и высокие колокольни. Над крышами белыми колеблющимися столбами поднимался дым.
Соликамск лежал в низине, окружённый со всех сторон лесами.
Сани свернули на площадь. Здесь были базарные ряды. На пригорке белели церкви.
Ямщик остановился у каменного одноэтажного здания. Это был Соликамский почтамт.
Ворота отворились, и сани въехали на широкий двор с деревянным навесом.
С трудом разминая онемевшее от долгого сиденья тело, Федя пошёл в сени. Остановился, отыскивая в потёмках дверную скобу.
— Тебе кого? — спросила пожилая женщина в платке. Она стояла у жарко топившейся печи.
— Мне бы дядю… Алалыкина, — ответил Федя.
Женщина подошла к двери, приоткрыла её и крикнула:
— Катерина Алексеевна! племянник приехал!
Послышались шаги. В кухню вошла высокая дородная женщина. На её моложавом румяном лице выражалось недоумение и досада.
— Какой ещё племянник?
За ней шёл дядя, Пётр Алексеевич, в расстёгнутом сюртуке, похожий лицом и фигурой на тётку Марью Алексеевну.
— Батюшки! Да это Федька! — удивился он. — Ты зачем? Разве не пожилось у дядюшки?
— Нет, — пробормотал Федя и смутился. — Меня сюда отправили… в монастырь. Вот письмо от папеньки.
Дядя достал очки, замотал распустившуюся нитку на дужке, неторопливо разорвал конверт и принялся читать.
Лицо его становилось всё сердитей.
Кончив чтение, он отложил письмо и из-под очков неодобрительно посмотрел на племянника.
— Говори, что дёшево отделался. За такие дела, брат, знаешь… — наставительно произнёс он и обратился к жене: — мать, Василий Васильевич пишет, чтобы Федя у нас пожил. Как?
Тётка пробормотала что-то невнятное. Федя понял: она не очень обрадовалась ему.
— Ещё что отец-настоятель скажет, — рассуждал дядя. — Завтра тебе, Фёдор, надлежит явиться к нему.
На столе между тем появились щи, но Феде есть не хотелось.
— Ну, не хочешь, так ложись на печь, — предложила тётка и ушла в комнаты.
Опираясь на палку, в кухню вошла маленькая, сгорбленная старуха с тусклыми, слезящимися глазами. Она шла мелкими, частыми шажками, постукивая в такт шагам палкой.
— Кто это приехал? — спросила она. — Ровно бы Феденькин голос-то…
Федя бросился к ней.
— Бабушка!
Он обнял её, прижался к её высохшей костлявой груди и неожиданно расплакался.
— Ну, ну, внучек, Феденька, ребёнок мой…
Бабушка гладила тоненькой тёмной рукой Федины рыжеватые вихры. А Федя плакал. В этих слезах было всё: и радость встречи с бабушкой, которая одна любила его по-настоящему, и страх перед неприветливой тёткой и монастырём.
— Пойдём, ребёнок, ноженьки не держат, головушку обносит… — ласково говорила бабушка. — Пойдём.
Бабушка повела Федю в маленькую клетушку рядом с кухней. В клетушке — без окна — стояли кровать и бабушкин зелёный сундучок. Федя помнил его ещё, когда Алалыкины жили в Перми. Сколько раз он сидел на этом сундучке и, затаив дыхание, слушал бабушкины сказки. А сказки всё были страшные, и Феде становилось жутко. Он крепко прижимался к бабушке, старался не отрывать глаз от её доброго, спокойного лица. Было боязно посмотреть в сторону — вдруг что привидится…