Где же дядя позволит!
«Душевно радуюсь, что оканчивается учение твоё, но теперь надо подумать об определении твоём, а не о гулянке… Думай-ка лучше о службе, а не о прогулке своей…»
Вот и весь дядин ответ. Конечно, Федя не может не согласиться с тем, что дядя прав. На поездку нужны лишние деньги, а их нет, но… ехать в Екатеринбург, опять под постоянное наблюдение и ворчание родных, навсегда распрощаться с любимой Пермью, с Камой… Многое она открыла ему. По ней шли караваны, груженные медью, железом, чугуном. Шли суда с солью. Их тянули усталые, измождённые люди. Каждая верёвка, протянутая с баржи на берег, опоясывавшая натруженные плечи бурлаков, без слов говорила о их жизни и страданиях. Никогда не забудет Федя, как однажды оборвалась эта верёвка и бурлаки покалечились.
Эти люди невыносимо тяжёлым трудом зарабатывали себе хлеб. Многое узнал Федя о жизни простых людей, сидя с бурлаками ночью на берегу у костра. Грубые на вид, оборванные и грязные, они настоящие люди, все кормятся их трудом.
Не раз он писал для них письма. У каждого в деревне голодная семья, дети. А послать нечего.
Их обсчитывают, жестоко обманывают и даже бьют. Хорошо, если при окончательном расчёте удастся получить гроши, а нередко приходится возвращаться домой, прося милостыню.
«Как же это? Отчего? Почему никто не подумает о бедном люде?» Помнит Федя, как однажды у костра вели бурлаки разговор о своей тяжёлой жизни, о самоуправстве хозяев и один из них решительно сказал: «Воля нужна, ребята, тогда собачьей жизни конец!»
«Что это за воля, и почему её нет? Нет, что-то в жизни устроено не так».
На эти вопросы ответов Федя не находил. «Может, есть такие книги, в которых всё написано? Пока таких книг не приходилось читать. А если их нет? Тогда… тогда взять и самому описать жизнь несчастных бедняков, пусть все читают и задумываются над этим. Но для этого нужно много ещё учиться».
Едва только он перешагнул через порог дядиной квартиры в Екатеринбурге, как Марья Алексеевна спросила:
— Ну, что? Ещё на год оставили?
— Нет, я кончил училище, — ответил Федя. — У меня и аттестат хороший.
— Едва-то, едва выучился!
На глазах у тётки показались слёзы. Федя заметил их, и у него самого комок подступил к горлу. Охватило чувство благодарности к этой, вырастившей его, женщине. Он подошёл ближе и поклонился ей в ноги:
— Покорно благодарю, маменька! Покорно благодарю за всё.
— То-то и есть. А сколько ты нам бед наделал! Сколько ты нам стоишь!
— Простите, маменька!
— Дядю благодари, а я что!
Марья Алексеевна обняла и поцеловала Федю.
Дядя был в конторе. Возвратясь и поздоровавшись с Федей, он внимательно прочитал аттестат и сказал, хмурясь:
— Понимаешь ли ты, кто образование тебе дал? Сколько я потратил на тебя, а?
— Покорно благодарю, папенька!
— Ну то-то. Все вы не чувствуете добродетелей.
Тётке стало жаль Федю.
— Полно, — сказала она. — Авось, он и не забудет нас.
На радостях она приготовила лишнее блюдо к обеду. Федя видел её хлопоты и думал:
«Как только буду получать хорошее жалованье, непременно куплю ей на платье, а дяде на сюртук… Уж буду же я кормить и поить их, чтобы они не сердились на меня».
Ночью Федя не спал. И прошедшие годы жизни вспомнились, и будущее страшило, и хотелось, чтобы кто-то ласковый был рядом, по-хорошему, не упрекая старым, порадовался за него. Вспомнился родной отец.
«Эх, отец! Посмотрел бы ты теперь на меня… Обрадовался ли бы ты или нет?»
Началась новая жизнь. Федя чувствовал себя взрослым человеком. Пожалуй, даже равным сортировщикам и вообще служащим, хотя он пока и не служил нигде.
Начал курить табак. Тётка ворчала:
— Опять отцовы папиросы искурил?
— Я немного, маменька.
— Немного, немного… Денежки-то не твои за них плачены. Завёл бы свой табак и курил.
Но это было так, между прочим, для порядка. На самом деле она тоже смотрела на Федю, как на взрослого, и нисколько не жалела табаку.
Дядя заметно гордился им, меньше ругал, только не переставал внушать племяннику, что главное — это служба.
— Я тридцать лет служу, — говорил он. — Служи и ты. Чиновником станешь. Тогда и пороть тебя не будут и податей не платить. Чиновника никак нельзя сравнить с купцом или мещанином.