— Вслух говорите! — сердито крикнул судья.
Решетников вздрогнул и не сразу понял в чём дело. Потом шёпотом стал повторять слова священника. Было тягостное состояние: зачем это всё? Он и не собирается изменять. Напротив, он будет служить верно, не так, как другие. Он будет делать всё, чтобы приносить людям пользу.
Однажды под воскресенье дядя сказал:
— Ты бы, Фёдор Михайлович, невод поглядел. Завтра рыбачить на Шарташ пойдём. Моя супруга, — он насмешливо повёл глазами в сторону Марьи Алексеевны, собиравшей на стол, — а твоя тётка рыбки свеженькой захотела. Надо уважить!
После обеда Федя починил невод, и они отправились на Шарташ. Наступал тихий, ясный вечер. По небу плыли облачка. На всём лежал тёплый отблеск заходящего солнца. Шли мимо Зелёной рощи. Этой дорогой можно было выйти к самым дачам на берегу веера.
Федя всей грудью вдыхал свежий смолистый воздух и думал о своём.
На днях он разговаривал с судьёй и дал ему прочитать свою драму. Тот прочитал и сказал сегодня:
— Неплохая драма получилась. Из вас может получиться литератор.
А когда обрадованный Федя попросил судью похлопотать, чтобы драму напечатали в каком-нибудь журнале, судья замахал руками:
— Что вы, что вы, Решетников! Как можно, скажут, что вы мне взятки даёте за то, чтобы я вас выдвигал. Лучше донесение прокурору перепишите.
Как же быть? Нет ни одного человека, который бы помог, посоветовал. Никто не хочет понять, что он серьёзно хочет стать литератором. Дядя, уж на что близкий человек и, кажется, любит его, Федю, а как он относится к Фединым сочинениям? Когда Федя сидит допоздна на своих полатях и пишет, дядя подходит, поднимает вверх голову, долго неодобрительно смотрит и, наконец, спрашивает:
— Ты что это опять пишешь?
— Я своё пишу, — ответит Федя.
— Кому?
— Да напечатать хочу.
— Я вот тебе напечатаю. Гаси огонь, пошёл спать.
— Я своих свеч куплю.
— Ох, смотри, парень, чтобы худа не было. Никогда не смей писать. Только бумагу мараешь. Читал бы лучше законы да из суда носил бы писать, чтобы жалованья больше дали.
А суд и так надоел. Единственное удовольствие — кончив переписывать донесения, потихоньку писать стихи про судью, про заседателей и секретаря. Потом читать их служащим внизу под лестницей, где собираются курить. Сослуживцы слушают и хвалят стихи. Но это что! Вот если бы напечатать их где-нибудь…
— Эй ты, разиня! В воду не шагни!
Федя вздрогнул и остановился. Берег!
Вот как задумался, не заметил даже, как дошёл до озера. Фёдор Михайлович сбросил с плеч тяжёлый невод и присел на траву. Дядя тоже сел отдохнуть, положив рядом мешок с провизией.
— Эка благодать! — сказал Василий Васильевич. Природа всегда немного умиляла его. Но Федя по опыту знал, что достаточно самой незначительной причины, как дядя снова начинал брюзжать, раздражаться, чертыхаться на чём свет стоит, бранить всех и, в первую очередь, племянника.
— Как пойду с тобой, чёрна немочь, так и неудача!
Противоположный берег озера манил густым ольховником.
За лесом виднелись горы. Шарташское озеро, опасное в бурю, теперь поблескивало ровной, точно отполированной гладью. Ни ветерка… Невозмутимая тишина и зной. Несколько рыболовов с удочками сидели неподвижные, как изваяния.
— Надо на тот берег плыть, — решил дядя. — Ни черта не выйдет. Рыбаков тут больше, чем рыбы.
Достали лодку и переехали. Дядя пошёл отыскивать удобное место. Вернулся довольный.
— Забирай снасть! Клёв сегодня будет богатый…
Пришли на место, только было расположились, как совсем рядом, в кустах, послышался шорох, потом кто-то слабым тенорком запел:
— Тьфу ты! — всердцах плюнул дядя. Хорошее настроение пропало в одно мгновение. — Где же будет рыба, — когда какая-то шельма песни орёт во всю глотку!
Федя смеялся, отвернувшись, чтобы не видел дядя.
— Ну и выбрал место!
Кусты раздвинулись, показалось сначала удилище, потом мужчина в чёрной войлочной шляпе. Чистое, бледное лицо, русая широкая борода. Одет просто, но опрятно. Поздоровался и сказал:
— Зря вы, братцы, с неводом тащились, рыбы здесь мало… Вот на Каслинские озёра бы съездить — это дело.