Когда он кончил читать, дядя удовлетворённо сказал:
— Так их! Ишь, шельма!
Сочинитель захохотал, а потом начал хвастать:
— Даром, что я нигде не обучался, а тоже ставлю им шпильки. Уж больно я солон им. Боятся, канальи!
— У вас как теперь? Вы печатаете где-нибудь?
Сочинитель вздёрнул голову, поправил галстук и важно ответил:
— Теперь меня три редакции приглашали печатать, самые лучшие: «Северная пчела», «Современник» и «Отечественные записки».
— Я вас хотел спросить… — начал было дядя, но сочинитель перебил его.
— Там можно такое забористое писать. Ужо я принесу вам свою повесть.
— Хорошо. Я не читаю книжек, не охотник, а вашу прочту… Я хотел вас спросить…
— Она — маленькая, весёлая, — снова перебил сочинитель, — живот надорвёте от смеху и юмору.
— Да? Я вас хотел…
— Эффекты какие, виды. Чувства сколько!
«Ишь, какой храбрый! Не врёшь, так правда», — думал Федя, лёжа на полатях. Он заметил, что дядя уже не так любовно смотрит на сочинителя, видимо, он ему надоел. А сочинитель начал пространно объяснять, сколько зарабатывают издатели.
Наконец, он остановился, чтобы перевести дух. Дядя воспользовался этой остановкой.
— Я вас хотел попросить насчёт моего парнишки…
— А у вас разве сын есть?
— Нет, племянник. В уездном суде служит.
— Большой?
— Да уж двадцатый год пошёл.
Завязался новый разговор. Оба ругали судейских чиновников и суд. Потом сочинитель стал расспрашивать о Феде, сколько получает жалованья, что пишет.
— Он у вас где теперь?
— Не знаю, — ответил дядя, хотя и знал, что Федя на полатях, и добавил: — А он с большими способностями.
— А что же он всё-таки пишет?
— Не знаю, Феденька! Что ты пишешь? — забывшись, спросил дядя.
— Ничего, — зло ответил Федя. Ему хотелось показать свою драму. Но он очень рассердился на дядю, покраснел.
Дядя вспыхнул:
— Дурак! Тебя спрашивают!
— Да я так, ничего… Я драму, пишу…
— О, нынче трудно писать драмы. Мечта одна, — сказал снисходительно сочинитель. — Я послал одну драму, пропала в редакции.
— Вот я хотел попросить вас, чтобы вы прочитали его сочинение, а потом похлопотали бы о деньгах.
— Хорошо, если время будет, — похлопочу. Знаете, тут работы много.
С этими словами гость встал и, раскланиваясь, вышел.
— Плут! Шельма!
Дядя, ругаясь, забегал по комнате.
— Всю бутылку вылакал, а как заикнулся за парня заступиться — домой пошёл. Сквалыга!
А Федя смотрел на сердитого, раздражённого дядю и думал:
«Эх, папенька! Какой же ты хороший! На всё готов, чтобы только мне лучше было…»
И ещё больше хотелось выучиться, стать настоящим человеком, чтобы как можно лучше отблагодарить своих воспитателей.
Однако визит сочинителя имел неприятные последствия. Через несколько дней Василий Васильевич, взбешенный, прибежал домой. Федя обедал.
— Будь он проклят! Мошенник! Подлец!
Федя недоуменно смотрел на дядю. Кого это он так честит?
— Чего глядишь? — накинулся на Федю Василий Васильевич. — Из-за тебя всё… Позор только один принимаю.
— Да в чём дело-то?
— В чём, в чём? Сочинитель, что был здесь, ходит везде, всяко высмеивает и грозится в газетах пропечатать, чтоб тебя разорвало! По той же дороге идёшь, может, тоже будешь дядю пропечатывать за то, что воспитал тебя!
Как-то к Решетниковым зашёл Фотеев. Дядя обрадовался, засуетился, заторопил тётку с самоваром. Тётка поглядывала на Фотеева с любопытством и интересом.
Дядя вытащил из шкафа графинчик, рюмки. Хотел было налить Ивану Михайловичу, но тот сказал:
— Меня увольте, не пью. Вот чайку — другое дело!
Дядя разочарованно потряс головой, но на тётку отказ Фотеева от водки подействовал иначе. Она одобрительно заулыбалась и вполне дружелюбно взглянула на гостя.
Потом полезла в самый дальний угол горки, достала банку варенья, которое подавалось на стол только в исключительных случаях, доверху наложила синюю стеклянную вазочку и поставила перед Иваном Михайловичем.
— Кушайте на здоровье. Что в ней, в водке этой поганой!
И стала очень любезной.
За чаем больше говорил Фотеев. И дядя, и даже тётка внимательно слушали рассказы о далёком Петербурге. Фёдор Михайлович, как и в первый день знакомства, не спускал с Ивана Михайловича восторженных глаз.
Вот это человек!
— Дворцы там удивительной красоты, — говорил Фотеев. — Знаменитые архитекторы строили. Больших денег и большого пота стоило это дело. Правду говорят: на костях Питер-то стоит. Другой раз идёшь по Невскому — светлынь, народу тьма, все разнаряжены. Кареты в три ряда катят. Ну, думаешь, и жизнь же людям!