— Да, это верно вы сказали! Спасибо вам, Иван Михайлович, вы мне истинный путь показали! — горячо отозвался Решетников. — А то я писал…
Фотеев смущённо заулыбался.
— Да полно вам! Любой мастеровой вам то же слово скажет. Давайте-ка пообедаем, уха сегодня знатная…
Жена Фотеева собирала на стол. Она была такая же опрятная, ладная, как и сам Иван Михайлович. Ситцевый, много раз стиранный, сарафан ловко сидел на её статной фигуре. Лицо было свежее, о большими серыми глазами и приветливое.
— Пожалуйте к столу, — приглашала она. — Ваня, разливай уху, а я самоварчик пойду поставлю.
Она вышла. Фёдор Михайлович посмотрел ей вслед и оглядел комнату.
Обстановка была простая. Кровать под стёганым одеялом, стулья, стол побольше, на котором сейчас дымилась уха, да один маленький в углу, со стопкой книг. Каждая была заботливо обёрнута в бумагу. На чисто вымытом полу — половички.
После обеда, за чаем, Федя прочитал Фотееву «Приговор». Тот внимательно выслушал.
— Да, это не то, Фёдор Михайлович, тут у вас привидения всё, а есть и настоящие злодеи, живые, вот о них бы, как они над бедными измываются…
Крепко задумался после этого разговора Федя. Фотеев говорил правду. Надо о настоящих злодеях писать. А как?
Через некоторое время он пришёл к Фотееву с новым произведением. Написал опять драму. Это оказалось легче всего.
Ещё мальчиком в Перми он часто бывал в городском театре, насмотрелся, наслушался.
На этот раз героем был разбойник. Но разбойником он сделался не по своей кровожадности. Его довели до преступления. И те, кто сделали его разбойником, — осудили его на каторгу. Герой бежит с каторги. Он убивает своих врагов и уходит назад. «Панич» — так называлось новое произведение.
Иван Михайлович слушал с обычным серьёзным вниманием:
— Да, это — другое дело… Ни бури, ни чёрных кошек. Только, думается мне, Фёдор Михайлович, от воображения всё это, не так получается. За сердце не берёт. Ты бы вот нашу рабочую жизнь описал. Тоже ведь каторга, да и бессрочная…
Федор Михайлович понимал, что Фотеев прав, и в то же время ему нравилось писать «от воображения», как говорил Иван Михайлович. Это как-то поднимало его над жизнью, над обыдёнщиной серой, бездушной канцелярской писанины, над этими ограниченными, тупыми чиновниками. Совсем другим человеком себя чувствуешь. Конечно, писать правду — это значило: сделать большое, настоящее дело. Писать правду — значило: обличать непорядки, творить суд над самой жизнью, над людской несправедливостью. А её немало. Взять хотя бы только судейский архив. Волосы подымались дыбом, Попалась как-то жалоба рабочих Уктусского казённого завода на приказчика, имевшего обыкновение вымазывать рабочих смолой и водить по заводу, прижаривая у горнов. А что творилось на Верх-Исетском заводе! Вот о чём следовало бы писать.
Федя жадно начал читать все дела, которые попадали ему в руки. Тут помогло неожиданное повышение по службе: его сделали помощником столоначальника горнорабочего стола. Это и радовало, и страшило. Теперь ему часто приходилось самому решать некоторые дела. Это значило — решать участь человека. Опыта было мало. Стал читать бумаги, прошения и ещё больше испугался. Жизнь вставала во всей своей неприглядной наготе. Только теперь он увидел по-настоящему, как несправедливы к бедным, какую власть имеет над ними даже самый маленький чиновник, даже он — Решетников.
И он в сотый раз давал себе клятву быть честным, быть полезным этому бедному люду; но работать долго в суде не пришлось.
Произошло событие, после которого служба в суде опротивела вовсе.
В суд часто приходили поверенные и просили служащих снимать для них копии с дел.
Некоторые из поверенных просили снять копии и Федю. Он отказывался. Поверенные жаловались судье, судья оставлял Решетникова дежурить в суде вне очереди.
Один из поверенных решил проучить его «за гордость». Пришёл в суд и прямо к нему:
— Ну, что?
— Что угодно? — спросил Решетников.
— А копия?
— Какая?
— Как какая? Та, за которую я вам пять рублей заплатил?
От неожиданности и возмущения Федя не мог выговорить ни слова. А служащие, почуяв скандал, уже окружили стол.
— Что, стыдно? — крикнул поверенный.
— Врёте вы! Никаких я денег от вас не получал, — выговорил, наконец, Решетников.
— Молчи, скверный мальчишка! Едва поступил, да и взятки уже берёшь!