— Да будь он проклят и почтмейстер этот, — причитала Марья Алексеевна. — Лешак его надавал на мою шею. Как жить-то станем, Феденька?
— Ничего, маменька, проживём, — успокаивал её Фёдор Михайлович. — Не век папенька в Осе будет. Приедет.
В сущности, он был доволен, что дядя не скоро вернётся домой. Мысль о поездке в Пермь не оставляла его. Дядя всё равно согласия не дал бы, а Федя не сумел бы настоять на своём. Теперь он не увидит строгих глаз дяди, не будет слышать его упрёков. А с тёткой… как-нибудь уж уговорит он её. Но всё-таки без дядиного разрешения уехать он не мог. Написал, что хочет съездить в Пермь на неделю. Дядя неохотно, с многими оговорками и наставлениями, согласился. Обрадованный, подал Решетников прошение судье об отпуске. Судья отпуск дал. Оставалось уговорить тётку.
— Маменька! Мне отпуск дали, я хочу в Пермь на недельку съездить, — начал Федя разговор.
Это было вечером за чаем. У тётки от неожиданности — чашка из рук. Не замечая расплывавшегося на скатерти мокрого пятна, она всплеснула руками, уставилась на Федю.
— Спроворил-таки! А что отец скажет? Да ты в уме ли?
— Папенька уже согласился. Вот в письме написано.
Он прочитал то место, где было написано согласие дяди. Вчера, когда письмо было получено, Федя пропустил эти строки. Не хотел до получения отпуска расстраивать тётку.
— Ну что ж, — упавшим голосом проговорила она, выслушав письмо, — поезжай. Бросайте уж меня… оба. Знать-то, надоело со мной… неучёной.
Федя едва унял её слёзы.
Но глаза у неё были красные, и на другой день, когда Фёдор Михайлович подошёл к ней попрощаться, она заплакала ещё сильнее, ещё горше.
— Не забывай ты нас, ради бога, — просила тётка.
— Не забуду.
Ему было жаль тётку. Ведь она вырастила его, любила его как родного. Но чем же он виноват, что не может жить с ними, их жизнью, что ищет нового, лучшего?!
ГЛАВА IV
Почтовые лошади менялись на каждой станции. Через день утром Федя Решетников подъезжал к Перми. Вот — знакомые обелиски с орлами. От них — прямая улица к Каме. По бокам — шпалерами тополя.
Ямщик остановил лошадей, соскочил с козел и стал подвязывать колокольцы. Въезжать в город с колокольцами губернское начальство не приказывало.
Федя взял свой узелок и от заставы пошёл пешком. Хотелось хорошенько рассмотреть, какие перемены произошли за два года в родном городе. Но перемен не было. Всё так же из-за тополей белели колонны благородного собрания, и как будто те же усатые жандармы стояли у подъезда жёлтого губернаторского дома. Лениво тянулись на рынок заспанные хозяйки, зевали на козлах извозчики. Опершись на алебарды, дремали будочники. Нет, никаких перемен! Те же дома на улицах, те же обветшалые, проваливающиеся тротуары, та же непролазная грязь.
Захотелось посмотреть на дом, в котором прошло детство, первое горе и первые радости. С Сибирской улицы Федя свернул на Монастырскую, потом на Обвинскую. Вот и почтовая контора. Дом, как и все казённые здания, выкрашен в жёлтую краску. Заглянул во двор, увидел знакомый флигель. Кто-то там теперь живёт! Постоял на спуске к Каме, полюбовался рекой и решил отправиться к дедушке Антропову.
Этот дедушка воспитал родную мать Феди. Был сначала столоначальником губернского правления, потом его сделали становым приставом. Овдовев, он женился на своей молодой кухарке. Родственники не могли простить ему этой женитьбы и порвали с ним всякие отношения.
Дедушка встретил Федю ласково. Расцеловал, даже прослезился и вытирал глаза засаленной полой мехового халата, которого не снимал с себя ни зимой, ни летом. Дедушке было уже шестьдесят с лишним лет, но в бороде — хоть бы один седой волосок. Зато лицо всё в морщинах, опухшее: любил выпить. Поздоровавшись с внуком, он позвал жену:
— Ну-кось, кланяйся внуку Фёдору Михайловичу.
Жена дедушки была совсем молодая, лет двадцати семи, красивая, черноволосая и чернобровая женщина. Она спокойно выслушала не очень любезные слова мужа, улыбнулась приветливо и сразу же захлопотала с самоваром. За чаем Федю забросали вопросами о дяде и тётке, об Екатеринбурге, о Фединой службе. Дедушка щедро сыпал ругательства по адресу своего бывшего начальства и губернатора, не забывая доставать из-за пазухи берестяную табакерку с нюхательным табаком.
После чая Федя взял докладную записку, заготовленную ещё в Екатеринбурге, свой формуляр и отправился к губернатору. Там было уже много народу. Просители победнее стояли в прихожей. Чиновники и «чистая» публика в приёмной. Тут же за столом сидел молодой чиновник из губернаторской канцелярии. Он выполнял обязанности секретаря. Федя знал его: в детстве им часто приходилось вместе играть. Молодой чиновник взглянул на товарища детских игр, сделал вид, что не узнал, и спросил холодно: