И вот Федя решил рассмотреть её, когда остался один дома.
Сначала просто перелистывал её, а после ему захотелось узнать, что будет, если кольнуть булавкой глаза нарисованным на картинках людям, а после в руки попал карандаш, и Федя не мог устоять от соблазна попробовать писать так же, как написано в книге. На полях появились каракульки и черточки.
За это Федю поставили на колени в угол; Федя решил, что виновата книга: если бы её не было, его не наказали бы.
И однажды, когда Марья Алексеевна и Василий Васильевич ушли в гости, Федя вырвал из книги все картинки, а книгу бросил в печь.
Утром тётка стала класть в печь дрова. Одно полено никак не входило. Она заглянула в печь.
— Что за дьявол, откуда это кирпич? Сверху, что ли, выпал? — недоумевала Марья Алексеевна, роя в печке кочергой.
«Кирпич» оказался её драгоценной книгой.
Феде здорово влетело.
И всё-таки Федя любил своих воспитателей, особенно Марью Алексеевну, а они любили его, хотя тётка часто говорила:
— Господи! Хоть бы захворал да умер!
— Сама виновата, никто тебя не просил женить брата. Теперь вот и майся! — отвечал обычно дядя.
Но стоило какому-нибудь мальчишке разбить Феде нос, как Марья Алексеевна бежала отыскивать обидчика и ругала его на всю улицу, а то и давала затрещину. Она и со взрослыми ругалась, если кто-нибудь из них обижал Феденьку. Но когда она возвращалась в комнату, — попадало Феде.
— Грубиян, дрянной мальчишка, бестолочь!
Феде часто приходилось слышать, как ругают дядю Василия Васильевича. Почтмейстер его отличал, и это вызывало зависть у почтальонов, а главное, у их жен. Василию Васильевичу некоторые солили, как могли.
Почтовая дворня была набита ребятишками всех возрастов. Они шумели, кричали, шалили. Федя, конечно, был вместе с ними. Нередко бывало, что выстиранное и вывешенное для просушки бельё оказывалось вымазанным углем, а из комнат пропадали медяки. Это была общая работа, но всё сваливали на Федю.
— У-у, подкидыш, чума сибирская! — шипели почтальонки.
— Вор, вор, не ходи во двор!
Этим можно было отомстить и Василию Васильевичу за то, что он старший сортировщик, и Марье Алексеевне за то, что она — жена старшего сортировщика.
Во дворе сплетничали, сплетни слышали дети и повторяли их. Федя не спускал никому, кто говорил плохое о дяде. Но конец часто бывал плачевный.
Сердобольные маменьки, жалуясь на то, что Федя бьёт их детей, добавляли:
— Он и меня чёрным словом оборвал, когда я сказала, что нельзя, мол, Феденька, драться.
И Феде опять влетало.
Самым любимым развлечением Василия Васильевича была рыбная ловля. Феде очень хотелось, чтобы дядя взял его с собою ловить рыбу, он старался всячески угодить ему: и сапоги начистит до блеска, и червей накопает, но дядя не брал.
Только, когда Феде исполнилось восемь лет, он сказал:
— Ну, собирайся рыбачить!
С тех пор он иногда брал его с собой. Затаив дыхание, сидел Федя на носу или на корме лодки и следил за каждым движением дяди. Вот лодка выплывала на середину Камы. Дядя забрасывал сразу несколько крючков и неотрывно смотрел на поплавки. Вдруг один начинал шевелиться: то скрывался под водой, то опять показывался. Тогда дядя быстро подсекал удочкой и вытаскивал рыбу. Феде хотелось закричать в восторге, но он сидел молча, боясь проронить слово — дядя сразу начнёт ругаться. Только тёмные Федины глаза и жили в это время на его лице. Он опускал потихоньку руку в туесок с пойманной рыбой, рыба в испуге бросалась прочь. Федя забывался, делал резкие движения, лодка накренялась.
— Не можешь сидеть смирно?
Но, несмотря на дядины строгости, рыбная ловля была для Феди самой большой радостью.
Только продолжалась она недолго.
Дядя решил засадить Федю за книжку. Покажет ему букву, заставит учить, а сам — на Каму. Федя сидит, все мысли у него на реке, в дядиной лодке — азы не идут в голову. Вернётся дядя с полным туеском рыбы, отдаст тётке (чтобы варила или жарила для себя — сам он не ел пойманную им рыбу) — и к Феде.
— Выучил?
Федя молчит и смотрит в угол.
«Сам, небось, рыбу ловил, на реку ездил, а я учи!»
— Так ты учиться не хочешь? Лодырем хочешь быть?
И пойдёт дядя ругаться, а иной раз и стукнет.
Жил в Перми чиновник один отставной. Маленький такой, плешивый, весь в морщинах. У него была страсть: птицы. Птиц у него было до семидесяти-восьмидесяти. Он целые дни возился с ними, ухаживал, кормил, менял им воду, чистил клетки и разговаривал с ними, как с людьми. В свободное время он учил детей.