Тежиков лег. Боцман спросил Сергея:
— Водку ты покупал? Чтобы первый и последний раз! Понял? Иначе спишут. Пойдем на палубу, скоро отвал!
Захлебываясь паром, голосил свисток «Гряды», махали руками на берегу люди, и посуровевший Михалев истово взирал на мостик. От непривычного шума и взволнованной беготни матросов Сергею стало неуютно, он прижался спиной к стенке и смотрел, как медленно тронулись и поплыли назад цехи на берегу затона. Палуба под ногами мелко подрагивала, словно пароход старался быстрее выйти на простор.
— Пошли! — возбужденно крикнул Сергею боцман. — Как пойдем сейчас по всем пристаням, как хлынет народ, только держись! Эх, и люблю я это! Прощай, затон, до осени!
Сергей взглянул на берег: ему-то с кем прощаться? Вдоль уреза шла девушка в брезентовой спецовке. Он присмотрелся и, узнав в ней сварщицу, подумал: «От такой ослепнешь… Озорная, видать».
Одна из ближних к Камску пристаней — Рыбная Слобода. Весенняя распутица надолго отрезала ее от Камска, и поэтому пассажиров на пристани много.
Сергей стоит у трапа, проверяет билеты. Норовит спрашивать строго, басом, как велел Михалев:
— Ваш билет?
— Сейчас, дяденька, сейчас! — частит парень в зеленой стеганке, торопливо доставая билет.
— Какой я те дяденька? — конфузится Сергей.
В узком пролете пристани разноголосые крики, смех, детский плач. Озабоченный шкипер на пристани громко бьет в колокол, и пароход, уставший от шума, толчеи, ударов волн, кричит протяжно и сердито: «Уйду-у-у!» И для острастки повторяет: «У-у!»
Пассажиры поднимаются на пароход, пристань пустеет. Сейчас будет отвальный, и Сергей уберет сходни. Но вместо гудка он слышит чей-то повелительный голос:
— Боцман!
— Третий штурман кличет — Немцев, — поясняет Сергею Михалев и уходит в каюту, в двери которой прорезано маленькое окошко, как у билетной кассы.
Вскоре он возвращается.
— Будем муку грузить. Надо всех позвать, кто от вахты свободный. Заработать можно неплохо.
Прямо за пристанью — глинистый обрыв берега. С нижней палубы не видать Рыбной Слободы. Да и смотреть некогда: идет погрузка.
— Ходи, соколики! — покрикивает Михалев, стоящий наливалой — подавальщиком мешков. — Отвалим — отдохнем!
Сергей, приседая пониже, просит боцмана:
— Клади второй!
— Пупок развяжется, — ласково язвит боцман и подталкивает матроса.
Мешок за мешком. Все меньше их остается на пристани. Сергей даже жалеет: не успел показать, какой он старательный. Очередь Сергея за Тежиковым. Сейчас Тежиков подставит широкую сутулую спину, на которой даже через плотную стеганку выпирают лопатки, и, согнувшись, словно длинный гвоздь, понесет мешок. Сергей тоже нагибается, чтобы ловчей принять очередную ношу.
— Ну, чего ты, Тежиков? — слышится голос боцмана. — Бери давай!
Сергей распрямляется и видит, что Тежикова перед ним нет.
— Что я дурак, что ли, — огрызается Тежиков и отходит еще дальше в сторону, — последний мешок брать? Пусть дураки носят!
Крепко пахнет рыбой и смолой. Тоскливо кричат чайки, с размаху кидаясь в мутноватую, желтую воду. Слюдой отблескивают чешуйки воблы на палубе. Слышно, как звучно плещет в смоленый бок пристани волна да одышливо выдыхает пар насос-водогон.
«Раз… два… три», — считает удары волн Сергей и говорит:
— Я возьму!
Руки у боцмана устали поддерживать мешок, и он соглашается:
— Бери!
Сергей легко поднимается по круто наклоненному трапу на пароход. Уходя, слышит голос Тежикова:
— Ты за мануфактуру не хватай! Думаешь, боцман, так можно?
Скрылась за мысом Рыбная Слобода, шлепает плицами «Гряда», усами расходятся за кормой неторопливые волны.
— Ты сам, Серега, не понимаешь на что решился! — Боцман расстегивает ворот кителя. — Еще с бурлаков тянется: кто взвалил на себя последний мешок или ящик, тот последний человек… Вот Тежикову и не любо. Смеяться, мол, станут надо мной. А ты, в общем, молодец!
Они сидят на носу «Гряды». Шумит вода, взрезанная острым носом парохода. Смотрит Сергей на реку, покрытую пятнами ряби, похожими издали на потемневшие весенние льдины, и хочется ему сказать боцману что-то приятное, особенное. Но особенных слов он не находит и, озабоченно вздохнув, великодушно говорит:
— А может, он от слабости, Тежиков-то? У него ведь плоскостопие, его и на фронт не брали из-за этого. Он мне говорил.
— А-а! — Михалев раздраженно машет рукой. — Плоскостопие! Ум у него… — Боцман крутит пальцем возле виска, затем лезет в карман, достает пару воблин и протягивает одну Сереге: — На вот, посолонись маленько.