— Теперь тебе, Алексей, надо на десятниковой дочке жениться, — на бегу подтрунивали над парнем грузчики, — чего же такому дому пропадать? Кукмарские валенки доносишь.
— Ходи веселей, ходи! — прикрикивал Алеха. — Я меньше чем на чесанки с калошами не согласен, — он притоптывал лаптями и широко ухмылялся. — И пиджак, чтобы с хромовой оторочкой.
— А шубу на лисьем меху не хочешь?
— Не надо, на кой она нужна!
— Совсем бы тогда на десятника походил, а то виду нету!
— Попа и в рогожке узнают, — отшучивался Алеха, заглядывая озабоченно в листок, — хватит, ребята, лясничать-то! Ведь еще одна баржа идет.
— Ну, дает! — восхищались грузчики. — Чисто Яшка-генерал.
Из-за мыса показался приземистый, широкобедрый пароход. Он гуднул несколько раз, неторопливо двинулся ко входу в затон. Грузчики, побросав тачки, уставились на пароход. Обернулся и Алеха.
— Ба, — воскликнул он, — да это же «Плес»! Ах ты, елки зеленые… На зимовку, что ли?
«Сходить надо будет», — подумал Алеха, поглядывая на «Плес».
Он представил, как обрадуется, наверно, матрос Тежиков, увидев его, Алеху. Но, поглядев на себя со стороны, вспомнив слова матроса о том, как парни из их деревни вышли чуть не в генералы, раздумал. Однако заманчивая мысль не оставляла Алеху весь день. «А что, если сапоги обуть, Санькин костюм попросить у Паши, можно будет, пожалуй, — решил он напоследок. — Заодно узнаю, может, еще пойдут они нынче на Каму».
Отказавшись идти с грузчиками после шабаша, Алеха зашагал к затону. «Про сапоги я ему так скажу, — размышлял парень, — хочет — верит, хочет — нет. А вот если они вдруг в Мурзиху пойдут? Сел и поехал».
От этой мысли, от возможности скорого и приятного путешествия на знакомом пароходе, со знакомым человеком Алехе сделалось легко и весело. Он даже забыл о том, что Санька лежит в больнице, что у Паши скоро роды. И бросить их сейчас одних в этом чужом поселке никак нельзя. Но разве можно судить человека, если он хочет домой?
«Плес» стоял, уткнувшись носом в берег, и умиротворенно попыхивал белым паром. Алеха легко взбежал на пароход, прошмыгнул мимо пышущего жаром машинного отделения на корму, отыскал дверь с надписью «Старший матрос».
— Здравствуйте, — вежливо произнес Алеха, отворив дверь в каюту, в которой остро пахло краской от горячих радиаторов отопления.
Матрос сперва не признал Алеху, потому что неуверенно сказал:
— Наше вам!
— Не узнаешь, Тежиков? — хрипловато рассмеялся Алеха и снял фуражку с длинным потрепанным козырьком. — А помнишь, летом?
— Погодь, погодь! — Матрос приподнялся с койки, шагнул навстречу, протянул руку. — Из Мурзихи? Ты? За сапогами ехал? Здорово! Вот так оказия!
Тежиков был до синевы выбрит, слегка пьян, а потому радушен. Он захлопотал, схватил чайник, собрался бежать за кипятком, сокрушенно пожалел, что допил водку, а вот теперь ее не достанешь здесь.
— Ты погоди, Тежиков, — остановил его Алеха, — ты мне теперь скажи, как тут очутились? И, может, еще в Мурзиху пойдете нынче?
— Ша, — матрос выругался, — был «Плес» и весь вышел. С весны на боковые реки нас ставят, а Волги нам — фьюить, — он свистнул, — не видать… Старый он, «Плес»-то наш, слабак, а тут новые, слышь, пришли, легкачи, одно слово. Вот и распорядилось начальство: будем Черноречье обслуживать. Лягушек пугать будем.
— Значит, не пойдете в Мурзиху-то нынче? — пожалел Алеха. — А я думал, в случае чего, добежать с вами!
— Отбегались, — Тежиков поддернул штаны. — Сейчас вот укладываюсь да расчет возьму — и к себе, в Голошубиху. Весну ждать… Да, погоди, я же тут, смотри, чего сделал. Погоди, погоди!
Тежиков снял балалайку со стены, тренькнул и, не обращая внимания на недоумевающий Алехин взгляд, посулил:
— Сейчас настрою. Припевку тебе одну спою. — Матрос придал лицу скучающее и независимое выражение, какое бывает у всех игроков, знающих себе цену, запел:
— Ну, как? — спросил он Алеху, явно рассчитывая на похвалу. — Помнишь в Камском Устье мужика везли с грудным ребенком? Как он ревел?
— Чего же не помнить-то? — Алеха пожал плечами. — Только тут смешного нет ничего, по-моему. Любому доведись, заплачет.
— Ты что, — вскинулся матрос, — никак партейный стал?