«Вот бесенята, так и тянутся к воде», — притворно негодует Иван, поглядывая на сыновей. На самом деле ему любо, что ребятишки не боятся Камы. Значит, тоже рыбаками будут.
Иван переворачивает одну из лодок, сталкивает ее в воду, прилаживает весла, укладывает черпак. Старший, Серега, наблюдает молча, младший, Витюшка, куксится — чего возьмешь с семилетнего? — просит:
— Папанька, а мы?
— Мама не велела, — говорит ему Серега и не смотрит на отца.
«Ишь ты, — усмехается Иван, — характер выдерживает». Командует:
— А ну, живо в лодку!
Младший с ликующим визгом переваливается через борт, зовет брата. Серега ковыряет носком ботинка глинистый берег.
— Ты чего, Серега-сорога? — спрашивает отец.
— Так мама же!..
— Кто у нас в доме хозяин? — притворяется сердитым Иван. Сергей быстро забирается в лодку. — Ну, вот это другое дело. Бери кормовик!
На воде прохладно. Иван стаскивает пиджак, укутывает Витюшку и велит сесть ему на дно лодки. Гребет Иван не торопясь, еле окуная лопасти весел, но вкладывает в гребок столько силы, что на воде долго еще не пропадают крутящиеся воронки.
— Держи вдоль уреза, — наставляет он старшего. — Поднимемся до Соснового оврага, а там перевалим на остров.
Привставая от усердия, Серега старается помочь отцу, попасть в такт его гребкам своим кормовиком.
— Гляди, вывалишься! — предостерегает Иван.
— Не-е, — Серега трясет головой, — не маленький.
«Действительно, — думает Иван, — сейчас ему двенадцать. Через четыре года в бригаду вполне можно брать. Меня тятя с каких пор начал приучать».
— Папанька, а мы зачем на остров-то? — подает голос Витюшка. — Столбунцов там нет, дику лукова тоже.
— Эх ты, дику лукова! — смеется отец. — Там сейчас лещ нерестится, икру мечет в полоях. Вода, как в котле, ключом бьет. Рукой прямо бери.
— Наловим, — серьезно говорит младший, — а то дома один горох. Я рубаху сниму, чтобы куда класть.
— Во, — Иван показывает кулак. — Нельзя сейчас. Запрет. Ясно?
Лодку сносило течением к острову. Черно-зеленые тальники высовывали из воды верхушки. Выше, на плешине, сгрудились в кучку дубы. Они были почти голыми, лишь кое-где на ветвях шевелились от легкого ветерка желто-коричневые прошлогодние листья. Облизанные водой, громоздились на приплеске кучи плавника.
Иван первым спрыгнул на остров, подтянул лодку за веревку, обмотал ее вокруг коряги.
— Пошли на ту сторону, — сказал сыновьям, — черемухи наломаем.
Витюшка с визгом кинулся к зарослям, принялся трясти гибкие тонкие стволы черемух. Мелкие лепестки, словно снег, посыпались на него, на землю.
— Погоди, — остановил Витюшку отец, — на вот, рви! — Он нагнул деревцо, потом другое, третье. Сыновья быстро наломали охапки пахучих, усыпанных белыми гроздьями веток.
— Хватит! — приказал Иван. — А то летом самим же полакомиться нечем будет! Пошли к полоям… А оттуда к Запертому пройдем. Там сейчас самый нерест.
Витюшка кинулся было первым, но отец удержал его:
— Тихо, дурной! Рыба шум не любит.
Запертым называлось небольшое озеро, расположенное в глубине острова. Летом из него тек узкий и неглубокий ключ, по которому в засушливый год скатывалась из озера рыба. Но по веснам полая камская вода подпирала ключ, и он делался широким, заливал луговину. Течения тут почти не ощущалось, вода была теплее, чем в Каме, и рыба облюбовала луговину для нереста.
Иван знал, что сейчас, в пору, когда цветет черемуха, нерестится средний лещ — черемшаник. А незадолго перед этим тут выметал икру самый мелкий лещ — березовик, в эту пору как раз распускались почки на березах. Все это он успел рассказать сыновьям, пока пробирались они к Запертому.
Раздвинув кусты, Иван всмотрелся в разлившийся ключ, затем негромко позвал сыновей, стоявших у него за спиной:
— Глядите!
Обычно осторожные, недоверчивые и, по мнению рыбаков, смышленые лещи, размером чуть не в печную заслонку, вели себя, словно легкомысленные уклейки. Целыми табунами, вереницами плескались они в прибрежных затопленных зарослях. Иные, видимо, обессилев, выворачивались на бок и мгновение лежали, лениво пошевеливая хвостом и плавниками. У других узкие высокие спины высовывались из воды, образуя на ней расходящийся след. Рыба словно забыла обо всем: о том, что ее может подкараулить ставная, незаметная в мутноватой воде большеячейная сеть; о том, что над разливом носятся прожорливые чайки; о том, что щуки без промаха бьют по рыбьим табунам. Громкий плеск и лясканье лещевых тел как бы говорили всему окружающему миру: и яркому солнцу, и бездонной просини июньского неба, и молодой зелени, и людям, стоявшим и смотревшим на это ежевесеннее зарождение, — мы даем жизнь себе подобным, нам не страшна смерть, потому что мы оставили, после себя потомство, поэтому не мешайте нам, ибо не будет нас, не уцелеете и вы!