— Ты в музее хоть раз был?
— Один раз был, нас от школы водили.
— Хоть одну картину запомнил?
— «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».
— Ну, а других картин ты, что же, не видел?
— Видел, — сухо кивнул Артем, смекнув, что в разговоре с Рыжим надо держаться осторожнее, отвечать односложно, чтобы ненароком не попасть впросак.
— Надо в блокнотик записать художника да название, я в школе всегда так делал. А то я могу подумать, что полотно уже десяти метров ты и за картину не считаешь.
Артем молчал. На лицо его, должно быть, легло выражение, какое бывает у человека, с которым иностранец пытается поговорить на своем родном языке.
— Ну, а пачки сигаретные ты не собираешь? — спросил Рыжий, вдруг оставив свой ехидно-насмешливый тон. — У меня дома какие хочешь есть. «Мальборо», «Честерфилд», слыхал про такие сигареты? Мне один кореш, приятель школьный, три блока отстегнул по дешевке, он моряк, помощник капитана, в загранку ходит, Ленинград — Копенгаген — Рига, сладкая линия. Ну, чего молчишь? — Рыжий понимающе усмехнулся. — Небось дымишь втихомолку? Все уже в жизни попробовал? Да ты не бойся, я матери не скажу. Сам подростком бычки по трамвайным остановкам собирал. С сигаретой-то в вагон не попрешь — тут бычки королевские мужики выбрасывают, чуть ли не целые сигареты.
Артем снова не нашелся, что ответить. Рыжий, может, сам того не желая, все время загонял разговор в тупик, где вести себя вежливо, как хотелось маме, и поддерживать беседу Артем еще не умел. Рыжий вроде бы симпатизировал ему или пытался сделать вид, что понимает его, но что-то настораживало в нем, и Артем никак не мог понять, доверять ему или нет. То вроде бы втягивался в разговор, то, опомнившись, снова отмалчивался, точно набрав в рот воды, недовольно морщил лоб и поглядывал с нетерпением на дверь, но мама никак не возвращалась из кухни, словно специально оставила их одних, дабы привыкли чуточку друг к другу, что бывает, если люди волею случая оказались с глазу на глаз.
Артем уже понял, уловил, что не позволяет ему довериться Арнольду. Рыжий то и дело вправлял в разговор особые словечки, какими перебрасывались во дворе мальчишки. Такие понятные и уместные во дворе, в компании сверстников, в устах взрослого человека они настораживали, заставляли искать в речах его подвох.
— Ну что, познакомились? — мама наконец-то вошла в комнату, испуганно, с надеждой взглянула в лицо Артема, потом заметила на столе кляссер с марками, открытый секретер, и, удостоверившись, что в ее отсутствие тут, верно, имел место некий разговор, а значит, возник и мостик, возможно, пока хрупкий, с благодарностью улыбнулась Рыжему.
— Ну и хорошо, я очень рада. А сейчас — ужин. У меня там в духовке курица в фольге, меня подруга надоумила. Объедение. Я ведь знаю, что мои мужчины любят покушать. Артемка, ну что же ты молчишь? Что же ты не спросишь, понравилась ли гостю наша комната? Веди себя как хозяин.
Мать посмотрела на Артема с тихой мольбой, ей, должно быть, очень хотелось, чтобы он заговорил с Рыжим при ней.
— Да, комнатка у вас — дрянь, — сказал Рыжий. — А жильцов-то в квартире много?
— Восемь семей.
— Да, не разменяешь.
Арнольд окинул их жилище придирчивым взглядом, каким изучал его в прошлом году мастер, подрядившийся сделать ремонт и ругавший комнату почем зря, дабы набить цену за работу.
— Обои тут светлые нужны. Я видел раз в хозяйственном финские, рифленные, почти без рисунка. Небось и днем с электричеством сидите?
— Здесь восток, солнце тут утром бывает, — заметил Артем, на радость матери попав в общий разговор.
— Да, что ни говори — дыра, но зимой тепло. Да мы уже тут привыкли, не замечаем.
Мать вздохнула. Артем, насупившись, еще раз оглядел комнату свежим взглядом. Он и впрямь не находил в ней изъянов, которые занимали Рыжего так, словно он собирался тут жить.
— А горячая вода у вас есть? — спросил Арнольд, как бы подтверждая догадки Артема.
— Да, есть, колонка, — объяснила мать.
— Колонка? — Рыжий сморщился, словно у него заболел вдруг зуб.
— Ну что ты, Рыжик, это очень удобно, и перебоев с водой никогда нет. Вот Артем у меня с семи лет колонку сам включает. Делов-то — повернул рычажок — и пламя горит само по себе, без спичек.
— Ну, а соседи как, в душу не лезут?