— Я, — Артем вежливо, еще не понимая, что от него хотят, улыбнулся в ответ.
— Пойдем ко мне, я тебя вареньицем угощу.
Баба Вера взяла Артема за руку и повела в свою комнату.
Артем, стараясь ступать на ветхие, наполовину уж вывалившиеся паркетины неслышно, невесомо, прошмыгнул по коридору в старушечью келью. Такую же, как у них с мамой, узенькую комнатенку, в которой, однако, хранилось множество любопытных вещиц. Нигде в своей жизни, кроме как у бабы Веры, Артем не видел ни самовара, настолько древнего, что, как его ни драили, он оставался мутным, не позволял никому больше увидеть в нем, как в зеркале, свое лицо; ни высокой печки с белыми изразцами, ни старых картин в больших рамах, изображавших сельские пейзажи, пасторали. На одной из картин Артему полюбился пастушок, лежащий на траве, над ухом его прилетевшие с неба херувимы с белыми крылышками наигрывали на свирели тихую, нежную мелодию. Больше ни у кого в комнатах не было таких удивительных картин, даже у Ключкаревых, которые, как считалось, жили богаче всех и стояли в очереди на «Москвич».
— Ну как, гость-то ночевал аль нет? — отчего-то шепотом спросила баба Вера, поставив перед Артемом стеклянную розетку с вареньем из черники.
— Нет, не ночевал, у нас третьей кровати нет.
— Ой, дите ты мое малое. На што она ему, постель-то? Поругались небось. То-то, я смотрю, вчера ввечеру он левака на углу брал. Такси, видно, хотел, да эти дьяволы не останавливались, хоть и с зеленым глазом. Повадкой больно как важный, при галстуке, вроде как с брюшком, руку так вперед выбросит, как Наполеон, и ждет.
— Наполеон же был император, — вежливо уточнил Артем.
— Вот я и говорю, — кивнула старушка, — шибко важный! Где он служит-то? Часом, не начальник?
— Он вместе с мамой…
— В Министерстве, значит.
— Наверное, — Артем нахмурился, попытавшись вспомнить, где все же работает мать, но, не вспомнив, вздохнул.
— Только росточком он не вышел: метр с кепкой. Ну и мужик нонче пошел. А как зовут-то его?
— Арнольд, дядя Арнольд.
— Арнольд? Богатое имя, — баба Вера уважительно покачала головой. — Он, часом, не из попов?
Артем с тоской посмотрел на дверь, мать могла его хватиться: на дружбу с бабой Верой она смотрела косо, отчего-то не любила, когда старушка приглашала Артема к себе, но и уходить вот так, вдруг, едва съев варенье, было неловко. Оставалось ждать, пока старушка выговорится и отпустит его с миром сама.
— Ну а подарок-то он тебе принес?
— Обещал, — немного поколебавшись, приврал Артем. — У него дома марки есть.
— Марки? — старуха в недоумении вскинула седую голову. — А кому тебе письма-то писать?
— Это не простые марки, а особые — для коллекции. Это называется филателия. У него много редких серий. Особенно одна, про древние олимпиады, они в Греции до нашей эры проводились
— До рождества Христова, — подхватила старушка.
— Арнольд сказал, что он эту серию мне отдаст, просто так, бесплатно, а она знаешь какая ценная!
Вдруг увлекшись своей фантазией, Артем врал искренне, горячо. Ему вдруг отчего-то захотелось, чтобы Арнольд понравился бабе Вере, раз это так важно для мамы. На самом же деле, уходя, Рыжий больше про марки так и не заикнулся.
— Артем, Артем! — из коридора прилетел недовольный окрик мамы. Поискав безуспешно сына в ванной и на кухне, она окликнула Артема во весь голос прямо под дверью у бабы Веры, видно, догадалась, что сын в комнате у соседки — где ж ему еще быть?
Артем, виновато улыбнувшись, выскочил в коридор и, уже не беспокоясь о скрипящих под ногами половицах, побежал к себе. Мать встретила его холодно, почти враждебно:
— Снова по соседям шлялся? Когда я тебя от этого отучу?
— Я не шлялся, я бабе Вере помог, она не могла банку с вареньем поднять.
— Все понятно, — взглянув на губы Артема, еще черные от черники, мать вздохнула: — Небось выспрашивала про Арнольда, а ты ей все выложил: кто да откуда. Я ведь знаю, язычок-то у тебя как помело.
— Ничего я не говорил, молчал. Баба Вера сама его вчера видела. Он вечером на углу такси свободное искал.
— Такси? — упавшим голосом переспросила мать, по лицу ее скользнула глубокая тень. — Зачем ему такси, если он сейчас на Ленинском живет, тут пешком два шага…
5
— Запишемся во Дворце, под хрустальной люстрой, — мама, звонко чокнувшись рюмкой с Арнольдом, игриво рассмеялась.
— Во Дворце нельзя, — мягко возразил Арнольд. — Я же разведен.
— А вдруг можно? У меня-то брак первый.