Геныч, оторвав руки от забора, попытался сделать перед собою круговое движение руками, но, пошатнувшись, снова ухватился за забор, дорисовав картину сильным словом.
Артем вздохнул, прикидывая, как бы теперь незаметно уйти, прежде, чем Геныч вспомнит про клюшку с автографами. До шахмат спросить о ней язык у Артема как-то не повернулся, оттого что в комнате была мама, которой не очень понравились его расспросы о машине. Ну, а после — разговаривать с Рыжим ему расхотелось.
Так и не подыскав предлога, Артем встал.
— Эй, черный глаз, — окликнул его Геныч, спрыгнув с забора.
— Мне домой, — буркнул Артем, пряча за спину сами собой сжимавшиеся от злости кулаки. Его и прежде коробила эта странная привычка унижать своих друзей едкими, каждый раз новыми, прозвищами: Геныч ужасно любил эту игру, но отчего-то почти не применял ее к другим.
— Как это домой? — переспросил Геныч. — А клюшка?
— Клюшки не будет.
— Как не будет? — Геныч опешил.
— Он уехал и больше не вернется, — чувствуя, что из глаз вот-вот хлынут слезы, Артем бросился прочь.
12
— Артемка, прибери свой хлам в углу, книжки спрячь в чемодан. Арнольд вечером телевизор привезет, а в комнате бог знает что.
Мать на этот раз причесывалась на ходу, стоя возле трюмо во весь рост.
— А зачем?
— Что зачем?
— Телевизор, — уточнил Артем, протирая кулаками глаза.
— Ты что, не знаешь, зачем покупают телевизор? Белье стирать.
— Но телевизор же у нас есть.
— Так тот цветной. Иди-ка помойся, а то поутру, я вижу, голова у тебя не варит.
— Значит, он у нас будет жить? — помолчав, спросил Артем.
— Кто это он?
— Ну этот, — Артем осекся, чуть не назвав Арнольда, как в прошлый раз, Рыжим.
— У тебя совсем, что ли, память отшибло? Себя-то, помнишь, как зовут?
— Ну, Арнольд, дядя Арнольд, — поморщившись, словно выпил касторки, уточнил Артем.
— Поживем — увидим, — мать нахмурилась, но, взглянув на Артема и увидев его маленькую, слабую фигурку, свернувшуюся клубком на постели, смягчилась. — Иди умойся, а то снова уснешь. Тебе же завтра в школу, собери портфель, брюки еще разочек прогладь.
— А свой телевизор купить нельзя?
— А сколько они стоят, ты посмотрел? — укрепив шпилькой «кичку» на макушке, мать посмотрела сердито в зеркало, безмолвно отражавшее стену, оклеенную красными обоями с золотыми завитками в стиле ампир, в очередях почему-то называвшимися «шаляпинскими», и кусочек секретера, уже переехавшего в самый дальний угол, к окну.
Новая расстановка, в которой следовало довершить лишь последние штрихи, радовала, наверное, мамин глаз, но вселяла тревожное и непонятное беспокойство в душу Артема, хотя, казалось, и ему в своем закутке могло дышаться вольнее: и на стены можно повесить все, что угодно, и вечером, если светит уличный фонарь, почитать, повозиться с марками — мать этого, наверное, и не заметит из-за серванта, стеной идущего вверх чуть ли не до самого потолка.
— Ну люди-то телевизоры покупают? — настаивал на своем Артем.
— А ты посмотри на цену, это полезно, а то живешь тут, как в раю. Скоро самому на хлеб добывать придется, вот тогда и узнаешь, что почем.
Артем помолчал. Мать отчего-то казалась ему слишком раздраженной, должно быть, она понимала, что ему хочется сказать больше, да не поворачивается язык.
— А где же тогда Арнольд деньги берет?
— Я в чужом кармане денег не считаю. Он же все-таки начальник отдела, раньше прорабом был в Вышнем Волочке, начальником участка, и руки у него золотые — строитель всегда себе халтуру найдет.
— Значит, он иногородний? — угрюмо спросил Артем.
— Что значит иногородний? Где ты слов-то таких мудреных наглотался?
— Ну, прописка у него есть?
— Ах, вот оно что! А я-то думаю, откуда тут ветер дует? Баба Вера небось напела про прописку-то? Ну, что молчишь? Больше в чужие комнаты твоя нога не ступит. Ты меня понял? Ей своей жизни мало — чужую подавай, как в кино, а ты и уши развесил. На что она тебе нужна-то, вся эта муть житейская? Расти, гуляй себе вволю, потом жизнь закрутит, и не такое узнаешь.
— Значит, ты его хочешь у нас прописать? — сухо спросил Артем, тотчас живо представив, как Рыжий, прописавшись у них как жилец, начинает делить комнату пополам, прямо по люстре, так, чтобы и цветной телевизор, который так хочется смотреть маме, остался на его половине. Ставит стену из фанеры, так, что им с мамой, оставшись у окна, теперь никуда не выйти: ни в коридор, ни на кухню — хоть прыгай в окошко со второго этажа.
— Прописать? — все настойчивей спрашивал Артем, не замечая, что мать застыла у зеркала неподвижно, уронив расческу на пол, но отчего-то не наклоняясь за ней. — Но ты же его совсем не знаешь. Я слышал, по радио говорили: прежде, чем выходить замуж, нужно встречаться пять лет.