— Что же, мне эти пять лет по-собачьи жить? — всхлипывая, выкрикнула мать и, упав ничком на кровать, зарыдала горько и безутешно.
— Ма! Ма, не плачь, не надо!
Артем вскочил с постели, бросился к аптечке, но, рванув на себя маленький ящик, где хранились таблетки, все рассыпал по полу, а валерьяновых капель, которые мама любила пить прежде, когда плакала, не нашел. Он метался по комнате, не зная, как поступить.
— Ма, мамочка, не плачь, я больше не буду!
Артем упал рядом с матерью на кровать, обняв ее виновато, стыдливо. Ее мягкие, округлые лопатки вздрагивали у него под рукой, и каждое их движение больно отзывалось в сердце.
— Пусти! Сперва нагадит, а потом подлизывается, — мать, оттолкнув Артема, присела на постели и, увидев в зеркале свою изуродованную прическу и тушь, расплывшуюся по лицу, опять заплакала.
— Господи! За что все эти муки на мою голову. Другие живут, и все у них, как в песне, куплет к куплету. А у меня все кувырком. Ты же его сперва хорошо принял, сидели тут, про марки говорили. Что он тебе, на хвост наступил? Чем он тебе не отец? И вежлив, и следит за собой, и поговорит, уж куда лучше, чем у твоего Геныча отец — алкаш: как после одиннадцати вернешься, завсегда в подъезде валяется. Такого отца тебе, что ли, привести?
Мать, выговорившись, зарыдала еще громче, и у Артема по щеке покатилась слеза вины и понимания. Видно, что спор их был безнадежен. Рыжий был отчего-то нужен маме, как хлеб или вода, Артем понял это только теперь. Выходит, все, что она отвечала ему прежде: мол, поживем — увидим, бывать свадьбе или не бывать — все это было полуправдой. Сама-то для себя она решила твердо — выйти за Рыжего замуж.
— Ну чем он тебе не показался? — всхлипывая, спрашивала мать.
— Я объясню, — поспешно воскликнул Артем. — Он мне в шахматы партию проиграл и смешал фигуры, чтобы ты не подумала, что выиграл я. А во второй раз я уже подстроил мат…
Артем замолчал оттого, что в пересказе его случившееся между ним и Рыжим казалось мелким и глупым, рисовалось не так, как оно было на самом деле.
— Дались тебе эти шахматы, — мать встала, быстро смахнув слезы, подошла к зеркалу. — Если сильнее играешь — выиграешь еще. Проиграть-то и случайно можно. Разве по такой ерунде можно о человеке судить? Зачем она тебе, победа твоя дурацкая? Гроссмейстером, что ли, решил стать? Принеси мне в тазике немножко горячей воды, я помоюсь, чтобы твоя баба Вера не видела. На работу уж опоздала, придется опять такси брать. Большой ты стал, радио вот слушаешь, а все равно — глупый, ничего в жизни не понимаешь. Потерпи немножко: стерпится — слюбится. Я уже старуха, кого же я еще себе найду? Чем он тебе не отец-то?
13
Комната постепенно наполнялась новыми вещами, запахами. Рыжий натащил гору пустых бутылок с иностранными этикетками и, наполнив их подкрашенной водою, украсил, как ему казалось, сервант. Там же находились теперь тоненькие трубочки из полиэтилена, пучком торчащие из граненого стакана, и мельхиоровое ведерко для льда. Мама не уставала изготовлять в морозильнике маленькие продолговатые кусочки льда, высыпать в это ведерко и выставлять на стол, даже если Рыжий приходил без бутылки. На стенку у входной двери Рыжий прибил гвоздями длинные планки и подвесил на них коллекцию гербов разных старых городов. Когда сквозняк случайно распахивал дверь, гербы легонько звенели, отвлекая от уроков. А угол возле входной двери, откуда мать настойчиво изгоняла Артемовы коньки, заняли тяжелые ржавые гантели, мешавшие теперь распахнуть настежь дверь. Гантели были самодельные, неуклюжие, килограмм так по десять в каждой. Один раз Артем оттолкнул, было, гантелю ногой и ушибся, никак не ожидая, что она окажется такой тяжелой, неподатливой. Неужели Рыжий сможет поднимать этакую тяжесть по многу раз? На вид он хоть и был плотным и собирался, по его же словам, сгонять брюшко, но на силача не походил, хотя и очень гордился своей волосатой грудью. Иной раз, пообвыкнув, он любил выставить грудь напоказ, сидел у телевизора, распахнув рубашку чуть ли не до пупка, поглаживая завитки рыжих густых волос. В лагере, в самую июльскую жару, когда душно было — не продохнуть, воспитатели — стоило расстегнуть рубашку нараспашку — выгоняли за вольное поведение с танцев, наставляя провинившихся: вы, мол, не дома. Значит, Рыжий, еще не поселившись у них окончательно, считал этот дом своим?