— Оль, а ну-ка кинь мне водки из бара, сейчас мы по-мужски, за бутылкой, поговорим.
— А что ему надо? — растерянно спросила мать, доставая бутылку.
— А, формальности, — пояснил Рыжий. — Выспрашивал, прописан ли я тут, коли живу. Не положено, говорит.
— Господи, всюду нос надо сунуть, — всплеснула руками мать.
— Да не волнуйся, я вроде вопрос уладил. Говорит только, убирать теперь надо не две недели, а три, по числу, значит, жильцов. Ну, а с пропиской нам нечего спешить, поживем да притремся. Я правильно говорю, Артем?
Рыжий исчез. Артем не поднимал головы, боясь пошевелиться. Неужели мать рассказала Рыжему все то, что он со слов бабы Веры спрашивал про прописку тогда, утром, когда хотел уговорить маму не брать Рыжего в дом? Может, у взрослых принято передавать друг другу разговоры, а он никак не хочет простить Помазе, что тот сболтнул Генычу про марки и клюшку?
— Ну, что стоишь? Иди делай быстрее уроки, — резко приказала мама. Отчего-то лицо ее стало вдруг холодным. — С Арнольдом-то ты думаешь разговаривать? Все мычишь, как бычок. В шахматы почему отказался с ним вчера играть?
— Я не знаю, — оправдываясь, вымолвил Артем, но не договорил.
— Чего ты не знаешь?
— Как его называть.
— Я же сказала — зови отцом.
— Но он же мне не отец?
— Ну, говори — отчим, хоть это не по-русски, или тогда — дядя Арнольд, — смирившись, предложила мать. — Только не молчи, словно он нам чужой.
14
Свадьбу играли в ресторане, в маленьком банкетном зале, убранном деревянными панелями под орех, тяжелыми бархатными портьерами, за которыми сквозь прозрачный тюль виднелась улица, мелькавшие мимо машины, очертания которых не удавалось разобрать. В банкетный зал обычно проходили возле эстрады, где ждали оркестрантов скрытые чехлами инструменты, но Рыжий распорядился открыть боковую дверь. Ему нравилось стоять в вестибюле и зазывать гостей в зал, где на столах сверкали приборы и белые тарелки, отражавшие огни хрустальных люстр. Мамину голову украсила фата: серебряный обруч с искусственными цветами и легким, воздушным шлейфом из гипюра. Мама поминутно оглядывала себя в большом зеркале, стоявшем в другом углу вестибюля, и улыбалась, — наверное, нравилась самой себе. Артем прятался за спины гостей, метался по вестибюлю, чувствуя себя немножко лишним оттого, что знал: когда женятся молодые, детей на свадьбе не бывает — не родились еще. Сознание своей ненужности мучило его, снова поднимая в душе сомнения, бесполезные уж теперь, когда праздник бурлил вокруг и ничто не могло его остановить.
Если бы мама позвала на свадьбу кого-нибудь из соседей, бабу Веру, например, ему было бы легче, но люди вокруг были ему незнакомы, не замечали его. Когда гостей пригласили в зал, оказалось, что народу пришло меньше, чем ожидалось. Приборы у основания двух боковых перекладин высокой буквы «П» остались нетронутыми, и Артем опустился в кресло подальше от Рыжего и мамы, занявших место во главе накрытого белой скатертью стола.
Мать казалась теперь ему чужой, молодой и красивой женщиной. Она не искала почему-то его глазами, как бывало прежде, стоило ему отойти от материнской юбки хоть на шаг. Когда же мама приподнимала увенчанную фатой голову, окидывая радостным взглядом длинный, уставленный бутылками и закуской стол, Артем, наоборот, пугливо прятался за вазу с фруктами, отчего-то боясь встретиться с мамой глазами. На Рыжего, сидевшего женихом подле мамы, он вовсе старался не смотреть. Только вздрагивал, когда тот начинал целовать маму, не дожидаясь, пока гости крикнут «горько» и настанет назначенный для поцелуя молодоженов миг. Оттого, что поцелуи Рыжего, судя по всему, нравились маме, доставляли ей удовольствие, на душе становилось тревожно, хотелось вскочить и убежать прочь, но Артем только хмурился и пил холодную воду из хрустального бокала на высокой тонкой ножке, который ужасно боялся уронить. Официант с усиками словно намеренно подливал ему воду в этот высокий бокал, игнорируя стоящий рядом стакан, желая, видно, посмеяться над ним. Чтобы не сделать какой-либо оплошности, Артем старался не смотреть ни на икру, сверкавшую в стеклянной вазочке, ни на салат, пышной башней взлетавший выше бутылки шампанского. Мандарины тоже лежали слишком далеко. Артем машинально поглощал кусочек за кусочком красную соленую рыбу и запивал ее водой. Он то чувствовал себя вольнее, то сжимался в нервный комочек, если кто-нибудь из гостей бросал на него любопытный или нетрезвый взгляд.