— Умею, я уже немного научился, — заговорил Артем, тут же обнаружив, что язык от вина у него развязался, слова стыковались друг с другом сами, прежде, чем подумаешь, что бы такое сказать. — По-собачьи я еще в позапрошлом году умел, там бассейн открытый был, а теперь я уже кролем могу. В детсадике хорошо — купайся, сколько хочешь, никто времени не считает. Я там пруд по пять раз переплывал, туда и обратно будет двадцать метров, если сложить, получается сто метров. Я бы и больше проплыл, но скучно.
— Ну ничего, в следующее лето, живы будем, — махнем все вместе на море на машине. Там учиться легче, соленая вода сама тебя держит, чуть ногой шевельнул — уже плывешь. С ластами как махнешь саженками — одно удовольствие.
— Значит, у вас машина есть? — осторожно спросил Артем.
— Есть, «Москвич». Я его разбитым взял за две тысячи. Лобовой удар был — отдали за бесценок, думали, что не починить, а я сделал. Сейчас сверкает — сам черт без экспертизы не разберет, что в аварии был. Да там новое все стоит, а кузов знакомые ребятишки вытянули, мастера.
— А вы меня водить научите? — с надеждой спросил Артем.
— Научу, — кивнул Рыжий. — Поедем на площадку, все тебе покажу чин чинарем, как с места трогаться, как тормозить. Ты не думай, раз мы с мамой… мы все вместе кувыркаться должны, такова жизнь. Выпьем за дружбу на брудершафт, а ну, давай правую руку.
Рыжий еще раз плеснул в рюмку чуточку вина, теперь уже совсем каплю, и заставил Артема выпить ее до дна, сцепив с ним руки в дружеском замке.
16
— Артем, вставай! Погодка сегодня — мед, побежим, как боги.
Арнольд, сотрясая мебель, запрыгал в одних трусах по комнате, разминаясь под бешеные трели будильника, который не усмирял кнопкой, зная — иначе Артема не разбудить. Радио успели включить с теми же целями; диктор читал известия, и спать уже было нельзя, но Артем не двигался, цеплялся за подушку, как утопающий за соломинку, пытаясь выиграть для сна, покоя хоть минутку-две.
С тех пор, как в их доме поселился Рыжий, они стали всей семьей подниматься чуть свет. Иначе Рыжий не успевал совершить свой обязательный утренний ритуал: пробежка, зарядка, обтирание. Быть может, он таким образом тренировал свою волю, ибо не отступал от придуманного режима ни на шаг, даже если накануне возвращался вместе с мамой из ресторана за полночь.
Закаляться в одиночку Рыжему, видно, казалось делом скучным, и он тянул за собою Артема. Сперва к пробежкам по утрам примкнула и мама, но вскоре оказалось, что тогда она не успевает приготовить завтрак, а Рыжий этого не любил. Словом, ей затею с зарядкой пришлось оставить, но, когда Артем хотел было последовать ее примеру, мать встала на дыбы: то ли ей не хотелось, чтобы Арнольд куда-то бегал один — она и вечером не выпускала его одного никуда, даже в магазин, — то ли ей нравилось, что Рыжий с Артемом начинают новый день вместе, как отец и сын.
Бегали они одним и тем же маршрутом. До «железки» и обратно: мимо заводских проходных, до сквера, что стоял на отшибе, вдали от жилых домов, и обычно пустовал. Тут, пользуясь безлюдьем, Рыжий делал зарядку, не стесняясь, как хотел: прыгал со скакалкой и без нее, высоко задирал то одну ногу, то другую, стараясь забросить повыше головы, и, наконец, завершалась зарядка специальной гимнастикой для живота, по системе йогов. Рыжий глубоко втягивал в себя живот, как культурист, желающий похвастаться своими мускулами, и начинал играть мышцами живота. Живот его, крепкий и упругий, при этом обнаруживал свою способность как бы делится на три части — центральный «столб» и две боковинки: каждая группа мышц исполняла свой, самостоятельный по рисунку, танец. Рыжий тем временем пояснял, что, тренируя таким образом кишечник, йоги могли глотать без угрозы для жизни даже гвозди. Ему эта гимнастика, как оказалось, нужна была для того, чтобы есть все что хочется — и жирное и соленое — до отвала, сколько душа примет.
Артем в ожидании танца живота, который Рыжий любил исполнять при зрителях, делал упражнения самостоятельно на волейбольной площадке, скрытой кустами. Если отчим смотрел за ним не слишком зорко, он махал руками лишь для вида, а то и мог передохнуть минутку-другую, присев на скамью. Сам того не ожидая, от утренней пробежки он слишком уставал, хотя днем мог пробежать расстояние, не многим меньшее, не останавливаясь, не переводя дух. Рыжий, обнаружив это, стал дразнить Артема «совою», ругал, что тот спит на ходу, как лунатик, а вечером никак не может угомониться. Самого себя Рыжий называл «жаворонком», ибо привык все делать наоборот.