— А где их смотреть-то, афиши? — мягко, уже беззлобно, выспрашивал Геныч.
— Они по всему городу развешены, — с готовностью объяснил Помаза, все еще переживавший за Артема.
— У нас одна дама со львом на заборе висела, лев лысый, пенсионер, наверное, а она ему голову прямо в пасть, — Фралик привстал на цыпочки и, широко разинув для наглядности рот, зарычал на Помазу, будто собирался проглотить его вместе с веснушками и русым хохолком.
— Ну хорошо, — успокоился Геныч, — будем теперь афиши читать. Как твоего отца-то фамилия?
— Макаров, Кирилл Макаров.
— А почему у тебя другая фамилия?
— У меня, как у матери.
— Врешь ты все, Коротков, фамилия всегда по отцу. Так я тоже могу сказать, что мой отец — Олег Попов или Юрий Никулин. Как ты проверишь? Может, к ним спрашивать пойдешь?
— Я скоро фамилию меняю! — выкрикнул Артем, страдая оттого, что Геныч не верит ему.
— Как это? — Геныч остановился посреди дороги, не замечая, что мешает автомашинам, заворачивающим на стоянку такси.
— Перехожу на фамилию отца.
— Разве так можно? — усомнился Фралик.
— Конечно, можно. У меня сестра замуж вышла, так она теперь Зайцева, — вяло подтвердил Помаза, видно, еще не уяснив для себя окончательно, правду сказал Артем про отца-циркача или нет.
— Чтобы фамилию менять, надо сперва паспорт получить, — предположил Геныч.
— Можно и без паспорта, — твердо заявил Артем, будто говорил о реальном деле, а не строил воздушные замки.
Эта мысль, промелькнувшая в разговоре с Генычем случайно, вдруг захватила Артема. Но для матери Рыжий с колючей бородой был, конечно, дороже, чем его отец Кирилл Макаров, который, наверное, не приедет к ним, раз столько лет не напоминал о себе, исчез в никуда.
21
— Опять ты без дела слоняешься? Ходит взад-вперед, как маятник, аж в глазах рябит!
Мать ласково пожурила Артема, бережно укладывая после стирки на чистое полотенце черный пушистый мохеровый свитер, который связала для Рыжего. Конечно, оставалось высушить обнову на столе, не подвешивая прищепками на веревку, чтобы не растянуть.
Артем, задумчиво вздохнув, промолчал. Новая неделя началась для него с огорчений. Никак не приходила зима, и стоило залить во дворе каток, как он тут же расплывался на утро, превращаясь в месиво воды и снега. А главное — Рыжий вдруг взял бюллетень, не захотев поехать в слишком ответственную, как объяснил маме, для его инженерных познаний командировку, и, послав кого-то вместо себя, на целую неделю засел дома. Жить в их тесной, маленькой комнатушке стало невмоготу: ни уроков толком не сделаешь, ни поспишь немножко днем, что, случалось, позволял себе Артем, чтобы легче подниматься на зарядку утром.
— Ты что молчишь-то? Язык, что ли, русский забыл? На каком теперь наречии с тобой прикажешь разговаривать?
— А что говорить-то? — буркнул Артем, забившись в свой угол, чтобы не видеть ни матери, ни Рыжего, холеная борода которого раздражала своей обманчивой солидностью. Как ни старался Артем не думать об этом, он понимал, что с появлением здесь отчима главным в комнате, в жизни для матери стал Арнольд, а вовсе не он. К Рыжему она никогда не приставала с вопросами, почему тот сидит сложа руки, почему не починит выключатель или не вынесет ведро с мусором. Рыжий, хоть и числился у них жильцом, но вел себя, будто в гостинице. Мать ходила за ним, как за маленьким ребенком: стелила постель, убирала и относила на кухню грязную посуду, словом — помогал ей по дому только Артем. У других соседей, где мужья жили давно, а не сваливались, как Рыжий, точно снег на голову, обязанности по дому делились иначе, и роль мужчины была более заметна, привычна. Даже Ключкарев, считавший себя начальником, иной раз разгуливал по коридору с молотком, будто высматривая, куда бы вбить гвоздь. Рыжий же пока оставался мастером на все руки только на словах, и ремонт, о котором все время просила мать, делать не слишком спешил. Будто присматривался, стоит ли овчинка выделки. А мать если и поругивала Рыжего, то днем, а вечером у них так или иначе наступал мир. Такая порой строгая с Артемом, мать легко уступала Рыжему, значит, прощала ему все огрехи в поведении и обещания, так и повисавшие в воздухе миражами.
— В шахматы, что ли, сыграл бы, — предложила мать.
— Он со мной играть не хочет. Наверное, проиграть боится, — снисходительно заметил Рыжий, отложив в сторону газету «Советский спорт».
— Кто боится, я? — опешил Артем, выглянув из-за серванта.
— Уж не я, наверное.
— Было бы кого бояться, — обиженно бросил Артем, лихорадочно выискивая следующую фразу, которая поставила бы Рыжего на место, но, поймав строгий взгляд матери, промолчал. Она ужасно переживала, когда он вдруг начинал говорить с Рыжим грубо.