Прокатилось с колокольни двенадцать ударов. Теперь часом казалась каждая минута ожидания. Хотел он уже засвистеть, вызывая разводящего, и потребовать смену, но смена шла уже: со стороны караульного помещения показались две фигуры. Проверили печати на дверях склада. Мартынов сдал дневальство и не вошел, а вбежал в теплое караульное помещение. От весеннего воздуха он словно опьянел, лицо его раскраснелось; как всегда после смены, было весело, беззаботно, и ничего из широкого мира за стенами комроты не тревожило его.
Все было ясно и просто. Все продумано на большом и темном дворе. Он пил горячий чай, кусал сахар, ломал руками хлеб и слушал разговор товарищей.
— Да ни в жисть не поверю, — говорил разводящий, старый унтер с реденькими, щеголевато подкрученными усиками. — Мыслимо ли дело, чтобы человек от рыбы или лягушки произошел? Чудно. От обезьяны — это я не против… Но от рыбы? Побаска одна.
— Зачем, товарищ, от рыбы? Не от рыбы вовсе, а от созданий таких… очень просто устроенных. Они жили в воде, и тогда строение их тела было одинаковое. Но когда сильно размножились, стали некоторые в мелководье уходить… А оттуда — на сушу. Тут у некоторых стал организм к новой жизни применяться, легкие появились. Да не сразу это, а постепенно, за тысячи тысяч лет. Которые посильнее, те выживали и оставляли потомство. Так и происходил отбор, вроде как породу домашней скотины выводят… Вот это и есть борьба за существование. Ее Дарвин открыл, и вот…
Мартынов слушал эту тяжелую речь, любовался игрой широкого, грубого лица и вспоминал: где же он видел это лицо, где он мог слышать эту медленную речь?
А тот говорил и все поглядывал на Мартынова, как будто бы тоже узнавал… И вдруг прервал речь восклицанием: — Товарищ! Вы не сын ли Сергея Захарыча будете? Мартынова?
— Я, — ответил Мартынов и покраснел.
— Так неужто меня не узнаёте? Ведь я с кожевенных заводов вашего батюшки… Неужто Андреева не помните? Меня еще в слободке «химиком» звали…
И Мартынов узнал это лицо, широкий лоб, загрубевшие приятные черты лица, глаза с маленькими, четкими, пристальными зрачками. Правда, постарел Андреев сильно, поседели виски, набежали морщины на лоб, стал он выше, и шрам пересек все лицо, от глаза до рта… Девять лет. И Мартынов вспомнил тесную хибарку, убогий свет керосиновой лампы, и Андреев, молодой, в черной косоворотке, склонившись над столом, нагревает какие-то пробирки, зеленую пахучую жидкость льет он на темный кусок неровной, еще не выработанной кожи. А отец Мартынова, толстый старик, с кровью налитым лицом и злыми глазами, в серой диагоналевой тройке, с цепочкой через живот, смирненько сидит на скамейке, улыбается ласково, вытягивает любопытно шею в сторону рук Андреева и порой быстро записывает что-то в свою записную книжку.
Старик Мартынов иногда брал с собой на завод сына, но не позволял ему разговаривать с рабочими. В глаза и за глаза называл он их пьяницами, ворами и рванью, и только к Андрееву, к «дешевому химику», как его насмешливо называли в слободке, он заходил сам и брал с собой сына.
— Башковитый парень, — говорил старик Мартынов про Андреева. — Горд, как Вельзевул, но соображает, как Эдисон. Это верно!
И видел Володя, что отец его, суровый и властный даже в семье, даже с домашними, порой выносит действительно как будто бы несколько надменное обращение Андреева, внимательно выслушивает его объяснения, пересыпаемые названиями химических реактивов и специальными терминами, видел, что этому молодому рабочему разрешается называть хозяина по имени-отчеству, — право, которого не имели даже самые старшие рабочие. И не понимал Володя их странных отношений.
А потом Андреев исчез. Не поладил с ним сильно отец; из-за чего, Мартынов не знал, но отец несколько дней был злой, ругал всех служащих «последними словами», как деликатно говорил кучер. В хибарке поселили кого-то другого… Мартынов вырос, стал увлекаться философией, историей культуры… Потом пришла любовь… Потом революция и партийная работа. Андреев совсем забылся. Теперь он сидит здесь, живой, набивает трубку, говорит медленно и с расстановкой:
— А ведь я, товарищ Мартынов, слышал, что вы в партии состоите. Ехал сюда — так заранее решил: приеду и вышибу из партии буржуйского сынка. Думал, что примазались. Приехал, справки навел о вас, где и как вы работаете, но все говорят: хороший и честный коммунист. Так что ж, думаю, значит, работает…
От похвалы Мартынов густо покраснел.