— Правильно действуете, товарищ комбат, — сказал Караулов. — Ты, Данилов, оставайся здесь, а мы поглядим позиции.
Но не отъехали они и нескольких шагов, как впереди увидали быстро растущий силуэт всадника и услышали гулкий топот лошади.
— Опять разведчик, — сказал комбат.
Съехались три всадника. Красноармейцы, оглядываясь назад, видели фантастическое, многоголовое существо… Вдруг три головы исчезли, остались видны только силуэты лошадей. Всадники быстро спешились.
— Ложись, — пробежало по цепи, — к бою готовсь!
И не дошло еще приказание до левого, осторожно продвигающегося вперед фланга, как на правом застучал пулемет, и один за другим, словно перебивая и обгоняя друг друга, полетели легкие выстрелы.
Караулову почти не пришлось вмешиваться в ход операции. Он одобрительно кивал головой на все распоряжения комбата В скудном свете занимавшегося утра видел Караулов густо отросшую после вчерашнего бритья рыжую щетину на лице Селецкого, его плотно сжатые губы и все внимательнее и доверчивее становился к нему.
Первая рота перебежками подвигалась к городу. Место было открытое и низкое. Разрыхленный снег проваливался под тяжелыми шагами красноармейцев. Бандиты отходили к городу и, отстреливаясь, прятались за строениями и заборами.
Двигались медленно, много теряя убитыми и ранеными. Край неба уже ярко порозовел, и солнце вот-вот должно было выкатиться из-за волнистого горизонта. Спицын, обвязав себя патронташем так, чтобы удобно и скоро вынимались обоймы, быстро целился, спускал курок, близко гремела винтовка и, как живая, вздрагивала в руках. Потом, нагнувшись, он, кряхтя, перебегал к следующему бугорку, опять падал на колено, быстро целился и снова гремела винтовка. Федеина легко ранили в левое плечо, но кости не задело, и он остался в строю. Спицын сделал ему перевязку, и они опять перебегали один рядом с другим и посылали в сторону домишек и заборов окраины невидимые разящие пули.
Как только кончилась гражданская, Данилов о битвах, похоже, забыл, жил в свое удовольствие, выступал на митингах, ездил в политотдел ругаться с Мартыновым, подразнить его; не прочь был выпить и «покрутить» с хорошенькой девчонкой. Снова сражение — и сразу оно захватило Данилова, но совсем не так, как Селецкого. Данилов в бою был первым и самым отважным бойцом. Все время он шел в первой цепи, и красноармейцы отовсюду видели блестящую кожаную куртку и красные галифе комиссара.
Данилов всегда рвался вперед и сейчас тоже несколько раз предлагал Караулову и Селецкому: «Дайте роту, пойдем в штыки — и сразу их кончим…» Комбат недоуменно пожал плечами и отвернулся. Караулов коротко, но сильно обругал Данилова, — то, что он предлагал, шло в разрез с глубоко продуманной и правильно развивающейся операцией — не дать бандитам вновь разбежаться по краю.
Данилов обиделся и пошел в первую роту искать своего приятеля Спицына, которого он уважал за сознательность, хотя порой и посмеивался над ним, и с ним поделиться обидой. Шел сзади цепи, и порой, когда из-за забора или дома мелькала темная фигура врага, он быстро, почти не целясь, стрелял из нагана. Ласково здоровался с красноармейцами, чем ободрял заробевших и поощрял отважных. Добравшись до фланга первой роты, он уже узнал сутулую спину Спицына, хотел окликнуть его, как вдруг, взглянув в сторону окраинных домов, здесь совсем близких, увидел среди сугробов быстро приближающееся черное пятно. Остановился на месте, огляделся зорким, острым взглядом; несколько пуль просвистело над его головой. А он все вглядывался и вдруг крикнул зычно:
— Товарищи, баба какая-то бежит! Осторожней стреляй!
Ее волосы развевались по ветру. Она порой проваливалась в снег, пронзительно вскрикивала и опять бежала. Вдогонку ей со стороны неприятельской цепи сыпались выстрелы. И вдруг звонкий, молодой голос Федеина крикнул громко, и далеко по цепи пронеслись его слова:
— Ребята, ведь это учительница наша! Ведь это товарищ Грачева!
Другие поддержали:
— Она, она самая и есть!
Данилов с наганом выбежал вперед.
— Товарищи, а ну-ка, выручим свою учительницу. Айда ей навстречу! Вперед!
— Ложитесь, товарищ Грачева! Ложитесь на снег! — кричал ей Федеин.
Лиза вначале не понимала, что ей кричат эти люди. Но красноармейская цепь все приближалась к ней, и наконец страх перестал ей мешать узнавать знакомые лица.
Вот они, все дорогие, родные, больше, чем родные. Те, которых она в школе учила таблице умножения, учила писать свою фамилию. Но теперь, вооруженные страшными винтовками, они воплощали могучую карающую силу, силу торжествующей справедливости. Они пробежали мимо, и она сразу, точно истратив все силы, упала на снег.