Карта была как бы окном, в которое с громадной высоты видны эти пространства. И опять, обернувшись к Розову, командующий вздохнул и, разгладив пышную бороду, прикрывающую орден Красного Знамени, непонятно усмехнулся, и его маленькие яркой синевы глаза вдруг похитрели… Ловко свертывая цигарку своими толстыми, сильными пальцами, он сказал:
— Ну и волка же я уложил на охоте под Змеиногорском! Полковник-зверь, во-о-о… Зайди, шкуру покажу.
Розов поморщился. Переход от серьезного разговора к охоте огорчил его. Но командующий, как бы не замечая, продолжал:
— Двадцать четыре волка… И думаешь — трущоба? Какое! Шесть верст от Змеиногорска, рядом мельница, поселок… Это Смирнов Никола, он в Змеиногорске увоенком и уже давно меня этой охотой манил… Да чего волки! А поискать, так и медведя и лося можно выгнать. А ты бы самого нашего Смирнова поглядел. Думаешь, что это тот Николка в залатанных подшитых пимишках, которого мы знали? Гм… пимишки! Говорит — голоса не поднимет, головы не повернет. Зазнался! Еле губами шевелит да шпорами позванивает. Забавно…
Розов монотонно кивал головой. Он был доволен. Разговор, казалось, уводивший в сторону, неожиданно привел к цели.
— В бригаде моей там, — и командующий указал в окно на сине-зеленые хвойные предгорья, обступавшие город, — он командовал полком, лихо командовал, особенно пока партизанили. Ну, а как в регулярную влились, сразу стал спотыкаться. Тут война кончилась, я перевел его военкомом в уезд. Советовал самообразованием подзаняться. Конечно, внешнюю сторону армейского порядка он усвоил, форму, субординацию. Для армии и эта сторона дела немаловажное значение имеет. Но забаловался, зазнался. Таких удальцов распускать не след. Есть у нас такие голубчики, не много, а есть… — Он опять замолчал, погрузившись в раздумье.
Розов тоже молчал. Его тонкие беспокойные пальцы то поправляли очки, то взволнованно приглаживали редкие волосы, мыском выбежавшие на высокий и чистый лоб, то быстро перелистывали сводки, словно отыскивая в них решение.
Занавеси окна шевельнул ветер. И оттуда, из-за пестроты городских крыш, чуть слышно потянуло дымной хвоей и гарью.
— Что-то рано нынче леса горят, — сказал Гордеев. — Лето будет засушливое. Тяжелое будет лето, — добавил он и сразу весь зашевелился. — И… конечно, что-то такое надо нам сделать, Ефим. Понимаешь, вроде вызвать сюда, к глазам поближе, вроде на съезд, — прощупаем, придумаем, поучим…
Сразу перестало шуршать под пальцами Розова, они остановились, застыли над бумагами, словно делая стойку. Вызвать всех сюда — вот это верное, это — нужное, а говорить о лесных пожарах, о засушливом лете — это опять неуместно, это — ни к чему.
Розов не понимал страшного значения этого запаха лесного пожара, сухого и легкого, как хвоя прошлогоднего лета. В детстве не собирал он лето за летом землянику, настоянную на зимнем хвойном насту, не бродяжничал среди лесных озер и не партизанил в тылу у Колчака. Из южных приморских губерний закинула его сюда гражданская война, и не похож он на здешний неторопливый народ. Сухонький, маленький, Розов поворачивался быстро, резко, но без лишней суеты, как ножик в руках у ловкого в резьбе человека. Гордеев любил и ценил его.
Ведь когда за последние эти недели подымал тревогу Розов, как хорошо понимал Гордеев это его беспокойство, это желание пересмотреть комиссаров, словно побывавшее в бою оружие, не зазубрились, не дали ли трещин, не проржавели ль? И еще раз отточить и откалить для той битвы, которая будет.
Гордеев, если судить по внешним чертам его образа жизни, был всегда беззаботен, ездил на охоту, любил веселую компанию, и было совсем незаметно, что он постоянно полон зоркой тревоги. Но как вся партия слушала движение сил огромной страны, так и он чутко прислушивался ко всему — к сводкам и отчетам, к шутке товарища, к письму красноармейца, который просит заступиться за старуху мать в далекой деревне. Отгремела гражданская, отшумела в Крыму и у польской границы, всколыхнула Сибирь, забурлила в Кронштадте. И вот затвердели рубежи победоносного Советского Союза… и страна перешла к решению мирных задач.
— Так, — сказал Розов, — курсы нам созвать надо. Со всего края соберем — и тех, кто сами просятся на учебу, и таких, которым необходимо подковаться. Военная дисциплина — раз, учеба и политическая, и общеобразовательная, и военная — два. Такова будет задача этих курсов.