А сбоку связист ведет провод полевого телефона.
— Готово, товарищ Арефьев, можете говорить!
Арефьев поднял свои холодные серые глаза. Чуть удивились они Миндлову, и, пожимая его холодную руку, спросил Арефьев:
— Вы здесь?
— Вот… Прислали в ваше распоряжение.
Арефьев неторопливо прочел рапорт Миндлова, резолюцию Розова, покачал головой и взял трубку полевого телефона.
— Ну, зачем, Георгий Павлович, не надо…
Но Арефьев уже вызвал номер.
— Алло! Кабинет начпо… Товарищ Розов? Да, Арефьев. Относительно Миндлова. Этак можно заездить лучших работников… Да, но я не согласен.
Долго и громко стрекотала телефонная трубка.
— Найдите, — настойчиво и спокойно ответил Арефьев. — Я могу подождать. Во всяком случае, я не согласен.
Размеренную речь его прерывает короткий и резко слышный стрекот. Арефьев, быстро встав, вынул руку из кармана и вытянул ее по шву.
— Слушаю, — проговорил он и положил трубку. — Все, что мог, сделал, — сказал он, обернувшись к Миндлову. — Но Розова вы знаете. «Приказываю», — тут возражения, понятно, кончаются. Я тоже собирался в академию. Однако, как видите, вышло иначе…
Он коротко вздохнул. В глазах его еще теплело сочувствие, но руки уже стали ворошить бумаги, и через секунду глаза его, как всегда, холодны и зорки.
— Ну, сегодня начнут съезжаться. А нет ни помещения, ни кроватей, ни обеда. Придется вам сейчас же принять учполитчасть. Вот это — схема или там… план. Вон в том сарае можете выбрать себе стол, нужен также примерный список штата учебной части.
Арефьев склонился над столом. То, что Миндлов болен, что он сам только что хлопотал за него, сейчас для Арефьева уже не существовало. Нет ни слушателей, ни помещения, ни канцелярии, ни лекторов. Но приказ по округу есть. Но начкурсов Арефьев есть, он — точка приложения сил, он — важная пружина грандиозной армейской машины, и надо собирать вокруг себя людей, командовать ими, строить еще одну новую часть армейского здания.
Миндлов еще раз перечел пункт приказа об организации курсов:
«Укрепить военную дисциплину… Заложить фундамент политического и военного образования. За шесть месяцев определить ценность каждого политработника, переквалифицировать всех в соответствии с новыми задачами».
Коротко и сухо, но отчетливо и ясно.
Розов составлял.
Стол качается, корень дерева попал под ножку стола. Около возятся куры и квохчут, но Миндлову уже ничто не может помешать. Он зарыл одну руку в волосы, а другой быстро пишет:
«Истмат — 48 часов.
Политэкономия — 40 часов».
А над столом Арефьева навис длинным туловищем понурый человек в поношенной синей форме министерства народного просвещения и монотонно бубнит свое.
— Вот что, дорогой товарищ, — прерывает его Арефьев. — Вы… вы бросьте со мной заводить тяжбу. Здание это передано военному ведомству. Вот уже два года, как занятий вы не ведете.
— А музей… гм, гм… посещаемый экскурсиями… гм… являющийся некоторым образом… гм, гм… культурным центром края… гм!
— Музей мы перевезем, и… вы бросьте мне глаза отводить: у вас даже объявления не повешено, когда он открыт.
Арефьев на секунду смолк, как бы для того, чтобы дать ответить учителю. Тот медленно задвигал губами, точно пережевывал собиравшиеся слова возражения. И Арефьев, не дождавшись ответа, заговорил, словно нажимал каждым своим словом какую-то невидимую педаль:
— Товарищ! В двенадцать часов придут… красноармейцы. Они поступят в ваше… распоряжение! Они вынесут все эти музейные коллекции куда вы укажете! За сегодня очищена будет половина помещения!
— Я не могу, — забормотал преподаватель. — Говорите с наробразом… И притом здесь… гм… находится библиотека.
— Библиотека?.. Ее перевозить не надо. А с наробразом я буду говорить завтра. Сегодня слушатели курсов должны спать под крышей. В двенадцать придут красноармейцы… и раз вы не хотите принимать участия в переноске ваших музейных ценностей… мы перенесем их сами… но можем нарушить вашу классификацию…
Задребезжал телефон.
— Да, Арефьев слушает. В двенадцать, как вчера условлено. Очень хорошо. А в четыре — кровати. Как не дают? Напишите мандат на мое имя, и я сам достану. Заеду через час. Желаю здравствовать.
Педагог повернулся и понуро пошел к зданию, в запаутиненные комнаты музея, дожидаться красноармейцев.