— Ах, это? Это не мельница. Я руковожу кружком юных метеорологов. Тебя как зовут?
— Марина.
— А меня — Боря. Боря Кисляков. Ты что, недавно в Батуми? Я тебя никогда в парке не видел.
— Я только сегодня приехала.
— А в какой школе ты будешь учиться?
— Ещё не знаю.
— Что делает твой папа?
— У меня папа убит. А мама умерла, когда мне было три года. Я живу у папиного друга, Николая Васильевича. Он полковник.
— Флотский? С большими усами?
— Ну да. А ты откуда знаешь?
— Его все ребята знают. Он у нас в парке беседы проводит, Про Нахимова, про Севастополь. Его все ребята любят! Его зовут «дедушка с усами».
— Он вовсе не дедушка, он молодой.
— Это его за усы дедушкой прозвали. А он, конечно, ещё не очень старый. Ты что-нибудь понимаешь в метеорологии?
— Это насчёт угадывания погоды? Нет, ничего не понимаю.
— А я на горной метеорологической станции работал.
— Да ну? Это очень высоко?
— Очень. Снег там даже летом не тает.
— Расскажи.
Боря терпеть не мог любопытных девчонок, но эта девочка ему почему-то сразу понравилась. И он подробно рассказал ей, что за штука — метеорология, как по приборам можно предсказать погоду и передать её по радио самолётам.
— А что у тебя на глазу? Ячмень, наверное? — спросила Марина.
— Нет, не ячмень…
Боря нахмурился. Марина поняла, что не надо было спрашивать. Но Боря сказал:
— Мне этот глаз один немец выколол. Раскалил гвоздь на огне…
Марине до слёз стало жалко мальчика. А он, подумав немного, вдруг рассказал ей, как на метеорологическую станцию пришли немцы, как они сбросили в пропасть метеоролога Таню, как мучили Александра Афанасьевича. Когда он описал немецкого майора Шранке, Марина вдруг схватила его за руку:
— Ты знаешь. Боря, я видела этого человека!
— Где?!
— Где, где!.. У него белые глаза, да?
— Да, белые.
Тогда, захлёбываясь, она принялась рассказывать про Теберду.
Они сидели рядышком на траве, перед ними журчала вода, проплывали лодки и лебеди, а они всё говорили и говорили.
Вдруг сзади раздался голос:
— Шен генецвале, нравится тебе парк?
Это был грузин, ехавший с нею в поезде. Ребята вскочили.
— Пойдём, дорогая, я угощу инжиром.
— Я не хочу.
— Зачем «не хочу»? Хороший инжир, вкусный инжир; ты наш гость, гостей угощать надо. Идём. И ты иди, мальчик. Как тебя зовут? Борико? Идём, Борико. А меня зовут дядя Шалико.
Он повёл их по набережной. В большой круглой, похожей на чашу бухте, окружённой горами, было множество кораблей. Скользили катеры, у причалов стояли грузные танкеры и транспорты. Пробежал буксир. Взвизгнув, пошла к выходу в море длинная подводная лодка.
Это было, как на экране. Вся бухта была подёрнута лёгким туманом, а на вершинах гор лежал снег. В кофейных за столиками сидели усатые аджарцы и пили из крохотных чашечек густой чёрный кофе. Во всех магазинах было множество фруктов. Шалико свернул в улицу, ведущую на базар, и подвёл их к широкой витрине, на которой были разложены коричневые груши, бледножёлтые яблоки, румяные персики, чёрный инжир, зелёный и синий виноград. По середине витрины чёрным инжиром по светлым яблокам было выложено сегодняшнее число: «25.VIII-44», — и всё это было подчёркнуто чертой из грецких орехов.
— Плохо, а? — спросил Шалико у детей. — Хорошо придумано? Шалико плохо не придумает. Идёшь по улице, забудешь, какое число, заглянешь в магазин к Шалико — увидишь.
Да, действительно, это было здорово.
А Шалико, введя их в магазин, уже доставал из ящика инжир.
— Всегда заходи, шен генецвале, — радушно приглашал он Марину, наложив полный бумажный картуз плодов, — и ты заходи, Борико.
— Здравствуйте! — крикнула вдруг Марина.
За окном, тщательно разглядывая витрину, стоял старичок-ботаник. Но он не поднял головы, не расслышав через стекло приветствия Марины. Он повернулся и пошёл по улице ковыляющей, старческой походкой.
— Откуда ты его знаешь? — спросил Боря.
— А он ехал с нами в поезде. Правда, дядя Шалико?
Но Шалико уже занимался вошедшими в магазин покупателями.
Когда они вышли из магазина, Боря сказал:
— Я хочу такую же штуку устроить у нас в парке. Календарь и даже часы. Только вместо фруктов у меня будут цветы, а вместо орехов — каштаны… Ну-ка, поглядим, сколько надо каштанов на чёрточку.
Вдруг он удивлённо сказал:
— Удивительная вещь! Когда мы входили, тут было восемь грецких орехов, а теперь их двенадцать. Обсчитался я, что ли?