Наконец, жадно затянулся, поморщился и тут же швырнул папироску на дорогу. Сколько раз он давал себе слово не курить, в госпитале почти совсем забыл вкус дыма. А тут на вот тебе, снова не выдержал!
«Нервы все это, — попытался заступиться сам за себя. — Ведь домой солдат едет! Понимать надо!»
Но понимать было некому. Только озорной ветер лохматил волосы, да упорно гналась за машиной густая дорожная пыль...
Еще один поворот, и он дома. Нет, нужно сойти здесь, нужно взять себя в руки, чтобы переступить порог, хоть и на костылях, но твердо, по-солдатски.
— Останови, друг, останови! — бешено заколотил Григорий в кабину. — Останови!
Заскрипели тормоза, и машина, скользнув юзом, вспорола дорогу.
— Что там? Шапка, что ли, слетела? — послышался голос шофера.
— Какая шапка! — усмехнулся Григорий. — Голова едва на плечах держится, а ты — «шапка»! Приехал я, помоги выгрузиться.
— Приехал?! — удивился шофер, оглядываясь по сторонам. — А чего же мы в чистом поле стали?
— Пешком немного пройдусь, — тихо ответил Григорий. — Понимаешь...
— Понимаю, — чуть потемнели глаза у шофера, — сам только недавно солдатскую робу снял. Понимаю... — снова повторил он. — Подожди, я борт открою, а то не выберешься так...
— Было время, когда сам на машину одним махом двоих втаскивал, а сейчас одного вдвоем спустить не можем, — грустно пошутил Григорий.
— Не ворчи! — коротко отрубил шофер. — Скажи спасибо, что вообще вернулся. Да еще почти целым! Нога при тебе — значит, скоро костыли на чердак пойдут.
— Да я не ворчу. Так, к слову пришлось... На вот, держи за работу.
— Ты что? — отвел шофер руку Григория с зажатой в ней бумажкой. — Неужели думаешь с солдата возьму? — И с сердцем рванул дверцу кабины.
— Ты не обижайся, браток, — поспешно сунул деньги в карман Григорий, — хотел как лучше... Спасибо тебе!
Шофер долго крутил заводную ручку и, когда машина зачихала, закашлялась от поднятых ею же клубов дыма, подошел к Григорию, крепко сжал руку.
— Желаю тебе всего, солдат!.. Как говорят, самого наилучшего... Крути баранку, жми по газам!
— Спасибо, друг, — ответил Григорий. — Спасибо. Постараюсь... А там видно будет...
Проводив взглядом машину, Григорий перебрался через кювет на бегущую рядом с дорогой тропинку. Остановился. Бросил рюкзак на уже тронутую осенью жухлую траву. Осторожно сам опустился рядом. Веселой птичьей стайкой в воздухе кружились листья.
Григорий протянул руку. С доверчивым шепотом на ладонь лег огромный, охваченный осенним пожаром трезубец. Григорий ласково погладил его.
— И здесь чинара. Только ствол не такой, как у моей.
Поднес лист к губам.
— Горит, а какой холодный...
Показалось, что листочек дышал. Прислушался... И почувствовал едва различимый горьковатый запах еще далекой, но уже находящейся в пути осени.
Разгреб пылающий ворох. Земля дохнула на руку холодом. А Григорию стало жарко. Снял шинель, расстелил ее солдатским матрацем, пододвинул рюкзак под голову.
Совсем низко бесконечной отарой бежали облака. Казалось, протяни руку — и схватишь одно из них — мягкое, пушистое, словно ягненок.
«Хорошо вот так лежать и глядеть в небо, когда можно ни о чем не думать. А разве мне сейчас до неба? До листочков? Просто хитрю перед самим собой...»
Резко поднялся и тут же, чуть не вскрикнув, схватился за ногу: таких шалостей она уже давно не прощала хозяину.
Вытащил «Беломор», задумчиво покрутил пачку в руках, снова спрятал и с тяжелым вздохом взялся за костыли. Потом опять достал папиросы, сгреб в кучу золотистые листья, сверху положил «Беломор». «Может, попадется какому-нибудь заядлому курильщику на глаза...»
Если идти со стороны большой дороги, их дом — третий от угла. Со стороны базарчика — десятый.
«А сейчас, может, уже двадцатый или тридцатый, — подумал Григорий, — улица-то к базару застраивалась».
Через базар идти было намного дальше, но все-таки он выбрал этот путь. Хотелось хоть чуть-чуть привыкнуть к родному поселку, к его выщербленным мостовым, тополям, вытянувшимся вдоль домов, как солдаты на поверке, к терпкому запаху осенних садов, непривычно пустынным улочкам.
На базарчике, за прилавками под замшелыми тесовыми навесами тоже никого не было. Григорий с грустью вспомнил, как, выпросив у отца копеек пятнадцать-двадцать, бежал сюда, где почти всегда толпились люди. И потом уже важно вышагивал обратно домой, унося в подоле рубашки краснобокие яблоки или кулек черноватой вишни...